Повести и рассказы. Владимир Иванович Даль
и возрастными изменениями по типу «пора пришла – она влюбилась. Так в землю падшее зерно весны огнем оживлено». Однако в начале 1840-х гг. такие принципы изображения человека заменяются поисками в области соотношения человека и среды. Можно было бы сказать, что на место понимания человека как природного явления приходит понимание его как явления социального. Что же на этом фоне делает Даль?
Даль наделяет обе повести двойными названиями: «Вакх Сидоров Чайкин, или Рассказ о собственном своем житье-бытье за первую половину жизни своей», «Жизнь человека, или Прогулка по Невскому проспекту». Герои обеих повестей – люди без роду, без племени, но амплитуда колебаний и последовательность смены их социального статуса различна. В «Жизни человека» герой переходит от статуса мещанина в статус чиновника. Герой «Вакха» чаще и радикальнее меняет свой статус: то мещанин, то крепостной раб, то солдат, то кантонист, то медик в чиновничьем звании, которое давало личное дворянство. Но есть и еще более важное различие между ними. Судьба Осипа Ивановича рассказана сторонними глазами, сам бы он не смог о себе (тем более так) рассказать, не будучи наделен рефлексией и самосознанием (в этом смысле он весьма похож на Акакия Акакиевича Башмашкина). Вакх же Сидоров (не Сидорович!) Чайкин – рефлектирующий человек, наделенный чувством собственного достоинства и вполне способный сам рассказать о своих приключениях.
Неспособность Осипа Ивановича к рефлексии, как можно предположить, связана с его инвалидностью: он недаром наделен врожденным физическим недостатком – горбом, который в какой-то мере корреспондирует с недостатками его интеллектуального развития (связь физического недостатка с интеллектуальным – черта в высшей степени архаическая). Ограниченность Осипа Ивановича проявляется не только в том, что он, переписывая бумаги, совершенно не понимает их смысла, но и в том, что он не может выйти за пределы Невского проспекта.
Совершенно иным выглядит Вакх. Это самый первый в русской литературе тип героя-разночинца, который гордится своим происхождением и не стесняется своего отца-мещанина, зарабатывающего на хлеб чеботарным мастерством. Он был принципиально новым в литературе начала 1840-х гг. И тот же Тургенев, наверное, иначе должен был бы оценить повесть Даля, если бы предполагал, что на рубеже 1850— 1860-х гг. он сам создаст своего разночинца Базарова, который гордо и с вызовом называл себя Евгением Васильевым (не Васильевичем!). Вакх Сидоров Чайкин предвосхитил Евгения Васильева Базарова и в том, что он окончил петербургскую Медико-хирургическую академию значительно раньше, нежели его знаменитый последователь, и так же, как и он, зарабатывал на жизнь уроками.
Однако Тургенев отнесся к повести весьма критично и даже достаточно неожиданно подметил в ней начало, которое мы назвали булгаринским. Такое истолкование не было несправедливой выдумкой критика. В «Иване Ивановиче Выжигине» главы имели названия такого типа: «Я узнаю короче Вороватина. Подслушанный