Осколки безумной вечности. Наталия Романова
о произошедшем не было сил. Хотелось ускользнуть, провалиться в беспамятство раз и навсегда, чтобы никогда в жизни не вспоминать режущий кромкой льда взгляд, блуждающий по ней, будто в поисках ответов на невысказанные вопросы. На цыпочках она выбралась в коридор, стараясь ступать как можно тише, притвориться кошкой. Нехитрое расположение комнат. Три спальни на втором этаже, с одним коридором и балконом в торце. Вестибюль с лестницей, гостиная, кухонная зона, выход на просторную веранду – на первом.
Вестибюль заливал утренний солнечный свет, скользя лучами по паркету, врезаясь в глаза Алисы резкой болью. Пришлось зажмуриться. Она быстро оглянулась и двинулась в сторону кухонной зоны, такой же необжитой, как и спальня, в которой проснулась.
– Утра! – отсалютовал бокалом с жидкостью Саша, прожигая пригвоздившим, не дающим двинуться с места, льдистым взглядом. – Водички? – он показал глазами на открытую бутылку минеральной воды, Алиса замерла в проёме между кухонной зоной и вестибюлем.
Единственное, чего хотелось – сбежать. Пронзить стрелой пространство, исчезнуть. Не видеть синего взора, пробегающего по ней от кончиков ногтей на ногах – нежно розового, почти телесного цвета, – до всклокоченной, не уложенной макушки, останавливаясь на пуговицах у груди и кистях рук, судорожно прикрывающих полупрозрачную ткань рубашки.
– Одежда там, – так и не дождавшись ответа, отозвался Саша, показывая рукой на веранду. Действительно, за окном, на спинке двух стульев растянулся её комбинезон.
Вчера они завалились в этот дом под шумный говор Арттери и довольный смех Марьяны. Алиса едва передвигала ноги, отчётливо понимая одно – она должна уйти. Мысль билась, истерично стуча в виски: уйти, уйти, уйти. А сама Алиса продолжала следовать за собственным глупым, кровоточащим сердцем, вдруг вспомнившим острую обиду, разочарование годичной давности, в мазохистском ударе продолжая смотреть на расслабленную руку Саши на плече Марьяны. Её откинутую шею и его мизинец, отодвигающий вырез платья в сторону, скользящий по коже у ключицы и в ложбинке декольте.
Они расположились в гостиной, как праздные сибариты, сидя на мягких диванах. Саша заказал пиццу, вьетнамскую кухню, а в дополнение – несколько бутылок брюта, который исчезал из высоких фужеров раньше, чем появлялся. Праздновали. Все – победу Александра Хокканена, а Алиса пила за разбитое сердце, которое уже никогда не перестанет ныть, обречённое заходиться в острой, невыносимой боли.
Ноук чам[1] брызнул на белую ткань комбинезона, растекаясь безобразным пятном, похожим на разочарование Алисы. Рыже-грязным, не смывающимся, с кривыми краями. Потом, на кухне, она пыталась застирать пятно, не понимая, от чего захлёбывается слезами на самом деле. Жалко белую ткань или свою изгаженную душу?
Рубашку ей дал хозяин дома, он же кинул комбинезон в стиральную машину, предварительно зависнув над незнакомыми кнопками. Он же пообещал пристроить сушиться ткань, и он же отзывался мурлыкающим
Ноук чам – вьетнамский соус