На кухне мисс Элизы. Аннабель Эббс
появляется слюна дьявола, и их лучше избегать.
– Думаю, для тебя найдется место – младшей горничной.
Викарий потирает худые белые руки, и я вижу, как двигаются мышцы у него под кожей.
– В наш приход переехала новая семья. Сама понимаешь, я не мог рекомендовать тебя людям, которые знакомы с твоим положением.
Он замолкает и смотрит куда-то поверх моей головы, точно ждет указания свыше. Я и без него знаю, что никто не возьмет в услужение девушку с безумием в крови. Всем в округе известно, что мой отец – пьянчуга, а мать бродит по полям полуодетая. А новая семья – чистый холст. Они не знают о моем позоре.
– Откуда они, святой отец? – спрашиваю я, с трудом сдерживаясь, чтобы не поднести пальцы ко рту. Кому нужна прислуга, которая грызет ногти?
– Из Ипсвича. Хочешь у них работать?
– Да, святой отец. Вот только как быть с родителями…
Он все еще смотрит в небеса.
– Положись на меня. Сможешь прийти к нам в Тонбридж на этой неделе? У миссис Торп есть платье, из которого она выросла, и она великодушно согласилась одолжить его тебе для беседы с хозяйкой.
Я изумленно таращу глаза. Его супруга ни разу в жизни мне не улыбнулась, не то что заговорить. Затем я представляю, как буду выглядеть в ее платье – у миссис Торп такая необъятная грудь, что на ней может резвиться целое семейство мышей, и мои глаза распахиваются еще шире. Я смотрю на свою плоскую грудь и замечаю, что глаза викария движутся в том же направлении – он будто прочел мои мысли.
– Ты умеешь шить, Энн?
Я киваю.
– Вот и славно.
Он вновь потирает руки, точно замерз.
– Им вполне подойдет такая скромная и уступчивая девушка, как ты.
– Можно спросить, как их зовут?
– Их фамилия Актон.
Он указывает на дверь ризницы. Я делаю книксен, а он говорит:
– Смотри, не подведи меня или Господа, Энн.
– Конечно, святой отец, – отвечаю я, хотя думаю совсем не о Господе.
В голове роятся другие мысли. Кто присмотрит за мамой, когда я отправлюсь в Тонбридж? Только на дорогу туда и обратно уйдет час. За это время она успеет снять с себя все до последней нитки и добежать до самого Танбридж-Уэллса. Если папа ее не задушит или не изобьет до бесчувствия костылем. Я хочу спросить у викария, кто отвезет маму в новую лечебницу, но уже поздно. Дверь ризницы захлопнулась, и в огромной замочной скважине поворачивается железный ключ.
Свежий ветер с полей шумит в ветвях и качает живую изгородь. Небо у меня над головой темнеет. В лицо ударяют острые капли дождя. Я подбираю юбки и припускаю бегом.
Папы не видно. В доме пусто, даже Септимус куда-то подевался. Я начинаю паниковать. Где же мама? Сердце пускается вскачь, точно дикий мул, и все мысли о том, как я в накрахмаленном белоснежном переднике мешаю длинной ложкой закипающее молоко, улетучиваются из головы. О чем я только думала? Не могу я идти в услужение!
Я замираю, прислушиваюсь. И слышу сквозь завывание ветра, как кто-то