На кухне мисс Элизы. Аннабель Эббс
тряпок, что я не успела постирать, черные клочья собачьей шерсти по углам. Слава богу, хоть очаг успела вычистить и золу вынесла.
За спиной у викария – моя мама, вцепилась ногтями в обмотанную вокруг нее простыню. Эти узлы – не иначе работа миссис Торп. Значит, маму нашли неодетой. Скорее всего, на берегу реки, куда она ходит мыться и забывает потом надеть платье. Я вздрагиваю от этой мысли – какой срам, ее могли видеть с барж, проплывающих мимо, и работяги с пороховой фабрики…
– С этим пора кончать, – говорит его преподобие, оглаживая толстый, круглый от пирогов и пудингов живот.
– Она бродила по округе? Я привязала ее к себе, но нечаянно уснула.
Я не говорю ему, что мама всю ночь не давала мне спать, требовала то одно, то другое, дергала за веревку, щипалась, лягалась, рвала ногтями свою ночную сорочку.
– Сколько она уже… – Викарий многозначительно опускает голову к земле, точно намекая, что это проделки дьявола.
Однако я знаю, что Бог любит всю свою паству одинаково, и поднимаю взгляд к небесам.
– Уже пять лет, как она стала… рассеянной.
Я молчу о том, что в последнее время маме совсем худо, а после прошлого полнолуния она даже меня не узнает.
– Ее нужно поместить в психиатрическую лечебницу, Энн, – говорит викарий. – В Барминг-Хит недавно открылась новая.
– Я буду привязывать ее покрепче, – обещаю я, избегая его взгляда.
У меня горят щеки. Интересно, он сам нашел маму или кто-то привел ее к нему, вместо того чтобы отвести домой? Или она заявилась в таком виде в церковь? Как представлю, что она сидит в церкви голая или в своем потрепанном бельишке, безумная, ничего не соображающая, все внутри сжимается.
– Что вы сегодня ели, Энн?
Викарий смотрит на Септимуса, который растянулся у очага, приоткрыв один слезящийся глаз. Во взгляде мистера Торпа читается настороженность, точно он думает, что мы можем съесть нашего несчастного тощего пса.
– Мы питаемся не хуже, чем кормили бы маму в богадельне или в лечебнице.
Я усаживаю ее на пол и ослабляю узлы на простыне, надеясь, что она не начнет брыкаться. Мне до смерти хочется, чтобы викарий ушел, но он продолжает допытываться, так что приходится отвечать.
– Мы съели по куску хлеба с топленым жиром и по луковице, – отвечаю наконец я, не уточняя, что хлеб был сухой, как пекарская метла, а лук выпустил стрелы длиной с мою руку.
– И похлебку из репы, – придумываю я на ходу.
– Твою мать могут принять в лечебницу бесплатно, о ней там будут хорошо заботиться. А отцу я могу дать работу – ухаживать за церковным кладбищем.
Я удивленно замираю. Понятно, почему он хочет избавиться от моей мамы, но найти работу для папы… Этот человек – не иначе, как святой. И трех лет не прошло, как он нашел работу в Лондоне для моего брата Джека – жарить мясо на кухне джентльменского клуба. Я напоминаю, что у папы только одна нога – вторую он потерял, сражаясь за короля и свою страну.
– Знаю, знаю, – отвечает он, отмахиваясь от меня, точно от лишайной