Обещания богов. Жан-Кристоф Гранже
столике. Весь красный и в поту. Он так и не снял китель и теперь подыхал от жары в этой слишком надушенной комнате. Скотина в нежном мирке…
Только сейчас он заметил у окна маленький камин, полуприкрытый занавесками. Подошел ближе: как обычно летом, очаг был закрыт чугунной дверцей. Он опустился на колени и попробовал ее сдвинуть.
Та легко поддалась: очевидно, ее нередко открывали. Ноздрей коснулся запах холодной сажи. Под решеткой для поленьев среди пепла он заметил что-то цветное, выделявшееся на фоне серого шлака. Сначала он подумал, что Лени впопыхах сожгла какой-то предмет, но тот не до конца сгорел.
Он ошибся. Это была коробка из-под шоколадных конфет от Эриха Хаманна, из знаменитой кондитерской на Курфюрстенштрассе. Бивен осторожно вытащил жестяную шкатулку, подул на нее и с еще большей осторожностью открыл.
Там лежали письма и фотографии.
На снимках была Лени в самом простом наряде – сценическом, то есть с перьями на голове и в чулках, доходящих до середины бедер, или же без затей – очень голая, очень белая, словно подносящая себя, как на блюде, на своей королевской постели.
Бивен вынужден был признать, что фигура соответствовала лицу: совершенная, шокирующая, истинный вызов для простого смертного.
Он полистал письма, которые – удивительно! – не были любовными. Все написаны Вилли Беккером, и их тон свидетельствовал скорее о прекрасной искренней дружбе.
Стриптизерша Лени и петушок Вилли никогда не были парой в супружеском смысле этого слова. Зато они были сообщниками, и это сквозило в каждой строчке. Там еще были колонки цифр и запутанные расчеты. Он прочтет все это на свежую голову, потому что сейчас не мог разобраться, кто кому был должен деньги и в каком направлении перемещалась наличность.
Франц сунул письма в карман и после некоторого колебания решил присоединить к ним и фотографии. Прежде чем они исчезли у него за пазухой, он еще раз просмотрел их и заметил одну, на которую в первый раз не обратил внимания.
Ну надо же…
Лени, по-прежнему в костюме Евы, но на этот раз не одна. Ее любовник, тоже голый, лежал рядом с ней (они поставили фотоаппарат на автоспуск с задержкой), нацепив лорнет мужа, а смеющаяся Лени водрузила на голову мужской котелок.
Бивен без труда узнал Симона Крауса и место, где был сделан снимок: лиловая комната, в которой он на данный момент находился.
Значит, эти два гаденыша трахались днем в особняке Лоренца, пока банкир, такой же простофиля, как все рогоносцы, вкалывал в конторе, чтобы принести в клювике деньги для мадам.
Едкий выплеск ненависти обжег ему горло. Этот гномик, разыгрывающий из себя крутышку, злил его все больше и больше. Самое что ни на есть гнилье, лишенное всякого чувства уважения. Может, и блестящий специалист (как говорила Минна), но продажный вырожденец и полное ничтожество.
И в то же время он испытал удовлетворение. Теперь этот мелкий поганец отлично вписывался в картину.
– Погоди, засранец, – пробормотал