Всё как всегда. Ирина Ребони
произнесла настоящий панегирик. Когда Марининой матери предложили сказать несколько слов, та разрыдалась. Несмотря на возраст, это была красивая женщина с хорошей фигурой. Женя молча стоял между ней и немолодым импозантным мужчиной. Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы догадаться, что это его отец. Жениной матери видно не было, наверное, осталась дома с внуком.
После речей в дело вступил священник, но он несколько подкачал – сначала бормотал что-то невнятное, размахивая кадилом, а потом как-то слишком быстро свернул церемонию. Затем стали прощаться. Маринина мать опять разрыдалась, целуя дочь, вслед за ней Женя приложился к покрытому подорожной лбу жены. Родственники, пуская слезу, тоже прикладывались, остальные же молча обошли вокруг гроба, лишь слегка прикоснувшись к нему. Когда всё закончилось, на выходе из зала образовался небольшой затор, и я отодвинулась в сторону, чтобы никому не мешать. Ближайшие родственники подошли к двери последними и, пропустив их вперед, я пошла следом. Тут мне довелось услышать то, что не предназначалось для посторонних ушей.
– Ни одного слова ей не сказал, – прошипела Женькина теща. – Ты никогда ее не любил! Небось, рад-радешенек, что ее не стало, теперь Артемка твой! А так бы не видать его тебе, как своих ушей!
– Вы не в себе, – хрипло сказал Женя и ускорил шаг.
Он выглядел изможденным и безучастным, на церемонии прощания ни одной слезинки не проронил, ни слова не сказал. Но чего на него так взъелась Маринина мать? Может, он просто не мог говорить, боясь разрыдаться. Да и зачем перед такой толпой душу выворачивать? И что означает «а так бы не видать тебе его (сына), как своих ушей»? Неужели они собирались разводиться? Ни одного ответа у меня не было. Выйдя из крематория, все направились к своим автомобилям. Родственники и ближайшие друзья поехали на поминки в Маринину квартиру, а сотрудников «Креатива» ждали два больших туристических автобуса.
В офисе у нас тоже было что-то вроде поминок. С комнаты отдыха накануне сняли печать и произвели в ней генеральную уборку, но всё равно все вошли туда с некоторой опаской. Впрочем, наверняка не все и уж точно не сразу. Наш отдел и начальство оказались самыми смелыми, так что мы первыми выпили кто водки, кто вина из пластиковых стаканчиков, после чего стали подтягиваться и остальные. Настроение у всех было мрачным. Все понимали, что, скорее всего, убийцей был кто-то из сотрудников. Вряд ли посторонний сумел бы правильно рассчитать время и разобраться с ключами. Это порождало всеобщую подозрительность, так что вслух ничего не обсуждали, но наверняка думали об этом и строили версии, уж я, во всяком случае, это делала. Хорошо, что Валерия Константиновна с понедельника ушла в отпуск и уехала отдыхать в Болгарию, уж она-то не удержалась бы от высказываний, и страсти разгорелись бы не на шутку. Наверняка ей кто-нибудь уже сообщил о происшедшем, и сейчас она с расстройства, что пропустила такое событие, рвет и мечет на Золотом берегу.
Тягостное молчание нарушил вопрос Виталика:
– Что понадобилось Марине в комнате отдыха? Ведь не чай пить она сюда пришла. Для чая всё