Колесо Судьбы. Анна Игоревна Рудианова
мусора, на мелкий и побольше. Потом из этих камешков и палок она выкладывала картины в саду. Занималась ландшафтным дизайном, и называла это «сад камней».
Мать постоянно находилась дома и что-то мастерила: икебаны, композиции из камней и веток, вышивала одежду, делала картины. От этой женщины веяло спокойствием и непоколебимостью. Даже если горы встанут и пойдут, она сначала дособирает букет, и только потом поддастся панике.
Отца, наоборот, видели крайне редко. Его возвращение сопровождалось пиром и нагоняем служанкам и кухарке.
У семьи, в которой мне посчастливилось или нет родиться, был небольшой частный одноэтажный дом. С парой спален, кухней, ванной и общей комнатой, где все просиживали свои кимоноподобные одежды по вечерам. Одна из комнат – была кабинетом отца, ТАМ ВИСЕЛА ДЛИННАЯ КАТАНА, и стояли стеллажи со свитками. Книг тут не печатали, писали краской и кисточками на отрезках ткани, которые потом скручивали в рулоны. Этакие ковры с историями. У нас бы тоже прижилось, если бы на туалетной бумаге писали анекдоты. Очень похоже.
Стены дома были из толстой серой ткани, натянутой на деревянный каркас. Я не помнила тут ни одной зимы, хотя пару недель в году мы спали в одежде с мехом и под одеялом.
Жилище окружала каменная стена, входом служила высокая бревенчатая арка с загнутой крышей. И выходило, что не бедная у меня семья, а древняя.
Однажды вернувшись, отец принялся со мной играть в военные игры. Мне дали подержать меч, одобрительно покивали на попытки боевых ударов, усадили на лошадь.
Я же упала с животного, разбила нос, извалялась в навозе. В общем, всячески намекала ему, что хотела бы научиться читать и писать, а всякие пацанские штуки не для меня.
Нарисовав на земле огурцы с ножками, стрелками указала, кто из них мне мама, а кто папа. Отец усмехнулся моим художествам и подписал себя иероглифом «Кён» – это была закорючка похожая на грабли с тремя ногами. И еще один суперзаковыристый паукообразный зигзаг.
Кён Хотомото – я узнала, как зовут моего отца, большого плечистого дядьку с небольшой бородкой и мозолистыми руками.
Отец неохотно начертил еще пару иероглифов на земле, а после того, как я безошибочно их повторила, решил поэкспериментировать.
И, к восторгу моей матери, к двум годам я уже читала на кокуго (так называли этот язык). В нем было то всего 5 гласных, 13 согласных. Согласные, в зависимости от последующей гласной, могли изменяться в произношении и звучать тридцатью разными звуками. Иероглифов же оказалось очень много. И если простейшие было легко запомнить, то некоторые были настоящим клубком змей, который не то, что написать, понять было невозможно. Короче мутная муть, а не язык.
Краска постоянно растекалась, иероглифы всплывали такие заковыристые, что обучение письму было сравнимо с пытками. Кроме обычных закорючек, которые надо было называть кандзи, были дополнительные – хирогана. Этой хи… кхм записывали слова низшего порядка, не заслужившие крутых иероглифов: союзы, местоимения, усложнения.
Я старалась, как могла, выбесила