Преемник. История Бориса Немцова и страны, в которой он не стал президентом. Михаил Фишман
кампании и одновременно глубокие экономические преобразования невозможно! – говорил Ельцин с трибуны. – Пойти на это – значит погубить все!»[128] При этом сам президент получал чрезвычайные полномочия – тоже временно: он мог назначать и снимать членов правительства и будущих губернаторов, а в сфере экономики его указы приравнивались к законам (если их не опротестовывал Верховный совет).
Ельцина и его команду можно было понять: кто решился бы отпускать цены – а медлить с этим было уже невозможно – и одновременно проводить десятки выборных кампаний на местах? Да и разумно ли так поступать? Закономерным образом в прессе началась дискуссия: к чему приведет усиление власти Ельцина? Не опасно ли это? «Совместимы или несовместимы демократия и сильная власть, но не где-нибудь, не вообще, а конкретно сейчас, здесь, в России, в сегодняшней экономической, политической, психологической обстановке? – писал в ноябре 1991 года в газете „Московские новости“, которая была тогда главным рупором либеральной интеллигенции, публицист Александр Гельман. – Я отвечаю на этот вопрос так. Слабая власть нашу демократию, точнее, нашу возможную демократию погубит безусловно, наверняка, вне всякого сомнения. Сильная власть хотя и может вывернуться наизнанку и тоже привести к диктатуре, тем не менее она не лишает надежды, что, пройдя через период умеренного авторитаризма, выведет общество на твердую демократическую почву»[129].
Конечно, рассуждая об этом переходном периоде «умеренного авторитаризма», Гельман имел в виду не десятки лет, а те год-два, на которые Ельцин просил себе у съезда особые полномочия. В те времена шарнир истории крутился так быстро, что загадывать надолго вперед никому бы просто в голову не пришло. Подлинная демократия должна была наступить на следующей остановке. Казалось естественным, что она образуется сама, если хотеть этого и если у руля будет стоять лидер, облеченный народным доверием. «Кто-то скажет: да ведь такие же слова говорили и гэкачеписты, они тоже твердили о сильной власти во имя демократии, – продолжал свою мысль Александр Гельман. – В чем тогда разница? Разница в том, что их люди слушали, но не верили ни одному слову, а Ельцину люди доверяют»[130].
Это была правда: как показывали опросы, люди Ельцину по-прежнему доверяли, и осенью 1991 года его рейтинг – уже как победителя ГКЧП – превышал 50 %[131]. С ним все так же связывали чаяния и надежды. Во время путча появились и новые герои – такие как демократический мэр Ленинграда Анатолий Собчак и вице-президент Александр Руцкой, – но признанный лидер у России по-прежнему был один: Ельцин. «Народ не собирался сам работать. Должен кто-то прийти и устроить ему другую жизнь вместо той, которая его перестала устраивать» – так описывал отношение общества к Ельцину летом-осенью 1991 года один из лидеров демократического движения того времени Гавриил Попов[132]. В глазах людей Ельцин с самого начала был не лидером широкого
Выступление Ельцина на Пятом съезде народных депутатов РСФСР 28 октября 1991.
Московские новости (17.11.1991).
Там же.
Попов Н. «Лихие 90-е. Каким было общественное мнение в эпоху Ельцина», Капитал страны (28 ноября 2015).
Интервью Гавриила Попова Никосу Сидиропулосу, 8 декабря 2004, https://www.azovgreeks.com/gendb/rus/gpopov2.htm.