Мастер крушений. Паскаль Кивижер
и ставила заплаты, пришивая их суровой прочной ниткой. Затем ее посвятили в искусство конопачения, тоже требующее немалого терпения, а состояло оно в том, что щели затыкали пенькой, а потом заливали смолой. Парни убедили адмирала не посылать Эму в прачечную, опасались обидеть черной работой. Но обиделся портомой, и в результате Эма несколько дней подряд стирала матросские штаны. Баталёр Овид приобщил ее к вязанию морских узлов, повторяя при любом удобном случае: «Хороший узел – красивый узел». Сам Овид был хороший, но не красивый: набросок на скорую руку, а не портрет.
В общем, незаконная пассажирка «Изабеллы» принимала участие в любых делах, кроме занятий боевым искусством. Как только Эма слышала «Стройся!», она исчезала в каком-нибудь дальнем углу. Эма не терпела прикосновений. Если Овид протягивал руку, желая помочь справиться с узлом, она мгновенно отдергивала свою. Если ведро, канат или веревка задевали ее, она отпрыгивала в сторону. Когда Щепка потащил ее за руку смотреть кита, она отпихнула его локтем в бок. И все в скором времени усвоили: с диким зверьком нужно сохранять дистанцию.
Тибо тоже наблюдал за Эмой издалека. Он отдал распоряжение адмиралу, адмирал отдал распоряжение капитану, а капитан объявил команде, что юнге запрещается лазать по мачтам вместе с марсовыми. Что не помешало одному из марсовых проникнуться к Эме дружескими чувствами. Блондин с чувствительной кожей, марсовой защищал лицо от солнца, дождя, жары и холода – словом, от любого дуновения воздуха – свиным салом. Несмотря на сало, кожа все равно шелушилась, отслаивалась лоскутами, падала на одежду и в суп, поэтому товарищи прозвали его Проказой. Проказа потчевал Эму сливами, печеньем и дружескими советами.
«Не давай воли баталёру и его длинным рукам», – говорил он.
Или: «Осторожнее с фельдшером и его гитарой. Держись подальше от романтиков!»
И еще: «Не питай иллюзий насчет принца. На вид он, может, и симпатяга, но оставил тебя на шхуне неспроста».
А если коротко: «Держи ухо востро!»
Хоть и с чесоткой, но Проказа казался славным парнем и, в отличие от всех остальных, относился к юнге как к девушке, а не как к «своему парню». Но Эме не нужны были его пропахшие чесноком советы, она и без них никому не доверяла.
Эма любила ночное время. Все становилось синим: матросы, шхуна, голые ноги, море, небо. Вахтенные, сменяясь, тихо переговаривались. Марсовые дремали среди парусов. Луна высвечивала в облаках горы и долины, а ее серебряные отблески плясали на воде вместе с лучами света из трех кают – той, где сидел, задумавшись, принц Тибо, той, где адмирал наслаждался миндальным печеньем, и той, где первый помощник, устроив страшный беспорядок, разыскивал чернильницу.
Эма обычно спала не в кубрике, в гамаке, а наверху, на свежем воздухе, устраиваясь на полуюте, на корме, куда не доносились запахи с нижней палубы и храп. В дождь она пряталась на баке, на носу. Сворачивалась, как котенок, в большой корзине с канатами, которая стояла среди ящиков с инструментами, скрученного парусного полотна, ведер и гарпунов.
Дождь