К чужому берегу. Роксана Гедеон
расхохоталась:
–– Гара, он такой выдумщик! Это его затея – реформа языка, не удивляйтесь, дорогуша!
–– Согласная «р» чересчур груба, – свысока пояснил мне молодой человек, – поэтому я вычеркнул ее из алфавита. И половина Парижа последовала моему примеру!
Ему делали знаки из оркестра, и он, по-видимому, спешил. Наклонившись к герцогине, он шепотом обменялся с ней какими-то признаниями, и я с удивлением увидела, как кошелек из руки Эме перекочевал в карман этого модного хлыща. «Господи, да она еще и платит своему любовнику», – догадалась я, и внутри у меня зашевелилось отвращение. Вся эта мода и все это общество не вызывали у меня никакой приязни, и я дала себе слово, что никогда больше не окажусь здесь. У меня была большая надежда на то, что в своем кругу первый консул не допускает ничего подобного.
Хотя голос у Гара был неплох, арии Монсиньи в его исполнении звучали натужно и карикатурно. Было трудно сказать, нарочно он уродует эти музыкальные произведения или искренне полагает, что они должны иметь именно такое клоунское звучание… Впрочем, публика у Фраскати, похоже, приветствовала все нелепое и несообразное, рукоплескала любой глупости, если она имела налет развязности. Нет, надо уходить отсюда, хватит приключений… Я стала искать глазами выход и своего лакея, но тут Эме, угадав мои намерения, довольно властно придержала меня за локоть.
–– Стойте! Куда вы спешите? Вы еще и не пили ничего. Ну-ка, хоть один раз со мной… за нашу придворную юность, Сюзанна!
Она уже была изрядно пьяна, глаза ее блуждали и, кажется, опьянение пробуждало в ней какую-то агрессию. Мне даже показалось, что она пару раз позволила себе втихомолку нецензурно выругаться… Пить с герцогиней я не имела ни малейшего намерения, и мне надоело разыгрывать перед ней пай-девочку. Разозлившись, я сбросила ее руку со своего локтя:
–– Угомонитесь, Эме! Не теряйте остатки достоинства.
–– Достоинства! – В ее глазах промелькнула злость. Она наклонилась ко мне, обдав нечистым дыханием: – То есть остатки достоинства! Вы что, будете учить меня? А чем вы лучше меня?
Мне все это надоело, и я решила больше не сдерживаться. Что мне мешает сказать этой дуре правду?
–– Хотя бы тем, что не пью, как мужчина, и не плачу любовникам! – бросила я резко, отталкивая ее.
От этого ответа красное лицо Эме позеленело.
–– Вот как?! Дьявольщина! Тебе-то откуда известно, кому я плачу? Вино – это не грех… да и любовь, черт возьми, не грех! Хоть бы даже и к Гара… А вот ты, белокурая кукла, под сколькими якобинцами ты валялась, чтобы выжить? И теперь снова приехала, чтобы продаться подороже. Хорошо, что нашелся покупатель… но это не делает тебя лучше меня, чертовка!
Она перешла на «ты» и была явно разъярена. Я встала, намереваясь уйти, но эта фурия, плеснув в бокал вина, снова вцепилась в меня, требуя, чтобы я непременно его осушила.
–– Брезгуешь? Пей, говорю тебе! Я не какая-нибудь побирушка, а урожденная Франкето, герцогиня де Флери… тебе не зазорно со мной