Святослав. Болгария. Валентин Гнатюк
следующий день город облетела весть, что Столичная тагма под командованием самого дуки Иоанна Цимисхеса отправляется для несения службы в далёкую ромейскую фему Халдию.
После ухода тагмы Никифор Фока облегчённо вздохнул. Теперь нет нужды думать об измене жены с Иоанном, да и о брате Льве некому будет вести завистливую болтовню. Пусть каждый занимается своим делом и не суёт нос в чужое. Он даже не лишил Цимисхеса высокого звания дуки, но сам факт, что под командованием дуки не целая армия Востока, а всего лишь Армянская тагма, – само это уже достаточно сильный удар по самолюбию двоюродного брата Иоанна. Ещё бы, дука в роли тагматарха!
Да, всего четыре года прошло с того триумфального августа, а как всё изменилось. Пылкая Феофано поостыла к нему, считает грубым мужланом, иногда открыто морща свой носик от запаха его виссиона, который император носил по военной привычке долго не снимая. Бурные ночи «дикой» любви на медвежьей шкуре, на которой предпочитал спать Никифор, которые поначалу приводили Феофано в экстаз, сменились её равнодушием и отчуждённостью. В своём простом воинском сердце Никифор любил Феофано, не мог устоять перед её красотой и пылкостью. Но получалось так, что он мог командовать всеми: солдатами, армией, империей, покорёнными народами, но только не Феофано. Она так умела очаровать, упросить, разгневаться, так посмотреть своими синими очами, что Никифор терялся. Привыкший к армейской дисциплине, он был беспомощен в интригах царского двора, в которых его жёнушка была более чем искушённой.
Никифор тяжко вздохнул. Многое, многое изменилось за это время, и не только в отношении жены! От восторгов горожан при его триумфальном входе в столицу до бросаемых нынче в спину укоров и обвинений, а то и обычных камней с грязью. Начеканив новых денег с изображением себя и своей покровительницы – Святой Богородицы, – Никифор объявил их ценнее, чем прочие номисмы с изображениями других императоров, хотя по весу они не отличались. Он выпустил также «облегчённые» номисмы – тетартероны, в которых было меньше золота, и приказал принимать их по номиналу. Однако государственные налоги требовалось платить «полноценными» номисмами, а всякую выдачу из казны делали тетартеронами, от которых в Константинополе стремился избавиться каждый торговец. На рынках начался хаос, пошли протесты. Потом ещё этот голод… Всеобщее обожание сменилось ненавистью.
Воспоминания разворачивались, как многоцветный ковёр. Ещё с самого начала, с того дня, когда он, провозглашённый армией императором, под ликующие крики горожан вошёл в Константинополь, ещё тогда между ним и жителями столицы появилась первая «трещина». На следующий же день к нему пришли просители от горожан.
– О прославленный мудростью и справедливостью, – выступил вперёд седой дородный торговец, низко кланяясь, – накажи воинов своих, которые ведут себя в столице империи, как в покорённом городе.
– Они буйствуют, грабят и насилуют женщин! – звенящим от волнения высоким голосом добавил другой знатный горожанин.
Остальные