Не считая собаки. Конни Уиллис
к путешествиям во времени еще сорок лет назад, когда выяснилось, что из прошлого ничего не выдоить и не стрясти, раскошеливаться не собирались. Никаких средств на строительство, на зарплаты и гранты. Никаких, и точка. А леди Шрапнелл обладала целеустремленностью – и огромными капиталами. И к тому же пригрозила отдать деньги Кембриджу.
– Не туда! – вмешался Теренс. – Вы правите к берегу!
Я поспешно потянул шнуры, возвращая лодку на стремнину.
Впереди виднелись лодочные сараи колледжей и одетое зеленью устье Чарвелла, а за ним – серая башня колледжа Магдалины и длинная лента Темзы. Небо стелилось голубым муаром, солнце золотило взбитые подушки облаков. Вдоль берегов белели кувшинки, а между ними янтарно поблескивала вода цвета глаз уотерхаусовской нимфы.
– «Темно-бурая река, золотой песок», – процитировал я и только потом спохватился: вдруг Стивенсон написал это после 1888 года?
Но Теренс подхватил с готовностью:
– «Сверху ветви ивняка смотрятся в поток». Хотя на самом деле это не так. Следующий отрезок – почти сплошные луга до самого Иффли. И течет она не до «тихой бухты», а до Лондона. Поэзия, что поделать, на каждом шагу преувеличение и вымысел. Взять хотя бы Теннисона: «Она лежала в челноке, и волны мчали по реке волшебницу Шалот». То есть она плывет в Камелот, лежа в челне, – но ведь это абсурд. Как, спрашивается, править лодкой лежа? На первом же изгибе ее бы снесло в камыши – и дело с концом. Каких усилий нам с Сирилом стоит удержаться на стремнине – а ведь у нас и в мыслях нет разлечься на дне лодки, глазея в небо.
Он был прав. И между прочим, нас опять сносило к берегу, на котором теперь раскинулись каштаны, растопырив темно-зеленые пятерни.
– К штирборту! – сурово напомнил Теренс.
Я потянул веревку, и лодка нацелилась прямо на утку, свившую плавучее гнездо из прутьев и каштановых листьев.
Утка возмущенно крякнула и захлопала крыльями.
– К штирборту! Направо! – Теренс лихорадочно отгреб назад, мы обогнули гнездо и выскочили на середину. – Никогда не понимал, в чем тут фокус. Стоит уронить в реку трубку или шляпу – даже в каком-нибудь футе от берега, как их в два счета подхватывает течение и несет прямиком в море, а там мимо мыса Доброй Надежды в Индию. С бедняжкой Принцессой Арджуманд, наверное, так и вышло. Но в лодке почему-то, сколько ни выгребай, вечно какие-то заводи, водовороты, боковые течения – оглянуться не успеешь, а ты уже носом на бечевнике. И потом, даже если волшебница Шалот не застряла в камышах, есть ведь еще шлюзы. Да к штирборту же! К штирборту, не к бакборту! – Он щелкнул крышкой часов и налег на весла с удвоенной силой, периодически покрикивая, чтобы я держал к штирборту.
Однако несмотря на досадный левый крен лодки и на доставшегося мне в попутчики доморощенного капитана Блая[6], я постепенно проникался умиротворением.
Все идет отлично: я встретил связного, который явно знает эту эпоху как свои пять пальцев – вон как здорово вжился в роль оксфордского
Вице-адмирал британского флота Уильям Блай получил наибольшую известность в связи с бунтом на судне «Баунти», который подняла недовольная обращением команда.