Доедать не обязательно. Ольга Юрьевна Овчинникова
тыльной стороной руки прядь кучерявых волос со лба, стягивает перчатки и кидает их в тележку в такой степени усталости, будто только что в одиночку разгрузила вагон с кирпичами. Убирает и ведро, и швабру. Затем оборачивается, обводя комнату взглядом, и останавливает его на тетрадке. Та словно соблазняет её, притягивает к себе. Зовёт взять в руки.
– Хм… а интересный дневничок…
Грета прислушивается к звукам в коридоре, на цыпочках подбегает к кровати, поскальзывается на сделанной луже, пару секунд балансирует, бурно махая руками и, порывисто ухватившись за тумбочку, останавливает своё хаотичное движение. Очень осторожно, словно имеет дело с живым существом, она берёт тетрадку и открывает её посередине.
«… Плакала. Подушка подвернулась под руку очень кстати: я уткнулась в неё лицом и орала, оплакивая всё, что между нами было и, ещё больше – то, что уже никогда не случится. Я рычала и грызла её, продолжая рыдать, отдавая ей всю огромность своей беды. Память издевательски подкидывала всё новые и новые моменты, когда ты был нежен со мной, и от этого было так больно, словно нежность – это чувство, которое приносит исключительно боль. Я вспоминала, какие странные подарки ты делал – ввиду своей исключительности – и проникалась ещё большей любовью к тебе. Вкус пиццы ранч, и тот розовый шарик с мордашкой котёнка, и те кроссовки, которые ты выбрал для меня в магазине, где «вся обувь удобная».
Чувство потери огромным булыжником окончательно раздавило меня. Больше никогда. Никогда мне не увидеть тебя, не обнять, не уснуть рядом, – я осознала это так чётко, будто ты умер, а не просто живёшь на другом конце города. Но правда заключается в том, что это я умерла, – умерла, выгорев изнутри, будто ты был моим последним, исключительным шансом на счастливую жизнь.
Я стала грызть себя, как голодная псина кость. На руке остались следы – пародия на компенсацию. Безумие, поглотившее меня, как очевидно, уже давно, вылилось в опустошающую истерику. Если б ты только знал, как измытарил меня воспоминаниями, этой тоской по несбывшемуся, этой печалью.
…Глор спросила, что в нём было такого, чего нет в других, и тут оказался выход. Я стала вытеснять его, отвлекаться. Верёвки? Я нашла того, кем можно заменить и это. Намерение – вот где сила, а я хочу забыть его, – забыть до последнего шрама. Завтра среда, встреча с шибари-мастером2. Про него говорят: «Путь верёвки начинается в сердце». Он наверняка мне поможет».
В коридоре тихонько скрипит дверь, но для Греты это звучит паровозным гудком, – она подпрыгивает на месте:
– Чёрт. Чёрт!
Слышатся невесомые шаги. Аккуратно Грета кладёт тетрадь рядом с подушкой и наступает на упавшую ранее ручку. Наклоняется, суетливо нашаривает её под кроватью, подбирает и суёт в дневник, бешено пролистав его до чистых страниц в наивной надежде, что она лежала именно там.
Метнувшись в душевую, кидается к мусорному ведру, тащит оттуда пакет, на дне которого
Шибари (от япон.) – искусство связывания.