Рассказы о Марусе. Ленинградское детство 60–70-х. Марина Важова
не отговаривал, он внимательно слушал бабушку, вставляя свои комментарии: «…смена впечатлений… резервы организма…»
Домой они с бабушкой ехали на трамвае. Марусе было стыдно сидеть, когда взрослые рядом стояли. Но бабушка всем объясняла, что едут они из больницы домой, полечились и хватит, что дома и стены помогают. Народ сочувствовал, оценивающе поглядывая на ножки-спички, голубоватую шейку с двумя жидкими косицами по бокам. Особенно впечатляла формулировка «взяли под расписку» – как будто подпись бабушки под больничной бумагой давала Марусе некие исключительные права. Например, не уступать место старшим.
Наконец, доехали до Шкиперки, а потом долго-долго шли от остановки к парадной. Маруся почти висела на бабушкиной руке. Лифт, как назло, не работал. На пятый этаж забирались целый час. Останавливались на каждой площадке, ждали, пока дыхание выровняется. Бабушка вытирала клетчатым платком пот с Марусиного лба. Потом одолевали следующий марш и опять отдыхали. Вот и дверь маминой подруги тёти Эли: тёмно-вишнёвая, с глазком и блестящей ручкой. Значит, ещё один марш-бросок – и они дома.
В квартире было тихо: тётя Женя на работе, Оля осталась в лагере на вторую смену. Неуверенной походкой Маруся шла по длинному тёмному коридору, натыкаясь руками на плетёные сундуки, руль велосипеда, старые лыжи. Вдыхала знакомый запах пыльных газет, сложенных стопками для сдачи в макулатуру. Привычные предметы успокаивали и внушали уверенность, что всё плохое позади, оно осталось там, в больнице, с её въедливой и настырной хлоркой.
Бабушка провела Марусю в большую комнату, посадила на оттоманку, а сама пошла переодевать платье. Через проём двери в спальню Марусе была видна её собственная кровать, на которой она давно не спала. Кровать была застелена её любимым покрывалом с двумя прекрасными всадницами в длинных платьях со шлейфами, перекинутыми через левую руку, другой рукой в перчатке до локтя они сдерживали гнедых коней с безумно выкаченными глазами. В изголовье пирамидкой стояли подушки под вязаным крючком тюлем, а на покрывале что-то лежало.
Маруся ещё не разглядела, что там такое, но уже поняла, что это какая-то чудесная вещь, совершенно не подходящая ни к её кровати, ни к их квартире вообще. Вещь имела розовый цвет и дымчатую мягкость, а лёгкий сквознячок из форточки шевелил её невесомую шёрстку. Маруся поднялась с оттоманки и, цепляясь за края стола и буфета, вошла в спальню.
На кровати, раскинув пухлые рукава, лежала чудесная шерстяная кофточка бледно-розового цвета. Такого же цвета продавались в магазинах большие и маленькие махровые полотенца со значками советско-китайской дружбы, и одно даже было у тёти Жени – с вышитыми иероглифами и бордовыми птичками по краям. Его тётя Женя брала в баню, а после сушила над газом. На полотенце можно было только смотреть, но руками трогать – ни в коем случае.
Затаив дыхание, Маруся разглядывала нежданную гостью, по-хозяйски разметавшую пушистые крылья. Между