Нехитрая игра порока. Марина Болдова
я была ребенком. Заметив в окне лицо, обрамленное пушистыми кудельками, мы с Соней меняли галоп на степенный шаг, чинно входили в подъезд, быстро и молча проскальзывали мимо двери квартиры Тарановых и только тогда выдыхали с облегчением. Боялись эту генеральскую маму все без исключения: от нас, крох, до сослуживцев ее сына. «Божий одуванчик» мог покрыть площадным матом. Да, провинившимся детям доставались вежливые замечания, высказанные литературным языком, но их родители позже выслушивали гневную речь с нецензурными вставками. И, что странно, никто и никогда не был на Нину Андреевну в обиде. Но божьего в этой женщине не было точно, моя мама называла ее не иначе как «чертова вдова», вызывая легкую улыбку у Карима, ко всем женщинам относившегося со снисходительной терпимостью.
Сейчас я с некоторой грустью отметила, что старушка заметно сдала, хотя и двигалась по дому, бодро стуча по паркету каблучками домашних туфель.
– Не буду спрашивать, зачем приходила к Кариму. И так ясно – сам позвал. Точно? Послушай, детка, скажу сразу, душок от его убийства нехороший. С чего это он из Англии вернулся? И неизвестно: Лизка, эта пьянь прохиндейская, с ним прибыла? Если да, то куда делась среди ночи? Или утром ушла? Я тут прикорнула немного, не уследила, каюсь, – смущенно призналась Нина Андреевна, а я удивилась – отчего ж немилость такая к жене Карима? Мне раньше казалось, жалует ее Таранова! Даже ради близкого знакомства как-то на чай, знаю, зазвала. Карим поделился с гордостью – видишь, мол, хорошая женщина моя Элизабет, вон и «чертова вдова» ее признала. «А выходит, в дом свой пустила, чтобы только познакомиться поближе – что за птица… надо же – „пьянь прохиндейская“… придумала же как обозвать», – подумала я, пряча усмешку.
– Не лыбься, Аська. Что ты знаешь об этой колхозной иностранке? То-то и оно, что ничего! Отринула ее сразу, отгородилась от них обоих, обиду свою баюкать отправилась! Надо было прощупать, кого решил осчастливить твой отчим! А ты смылась скоренько из дома. Вот мне пришлось наблюдать, сколько бухла та таскала в квартиру, когда Карим уходил. Ужас. И все в одно жало выпивала – Карим-то трезвенник известный.
– Я не знала. Даже подумать не могла, – во мне что-то оборвалось, подступивший стыд заставил отвернуться к окну – так я попыталась скрыть слезы.
– Не реви, поздно. Теперь надо выяснить, где она, Лизка. Ты от следователя идешь, так? Как зовут его?
Я достала из сумки визитку и положила перед ней.
– Фирсов. Этого знаю, заходил, опрашивал соседей. Из новых, наверное. А Виталий мой уже пять лет как не на службе. На пенсии он, знаешь?
– Нет.
– О чем спрашивал тебя Фирсов? Подозревает кого?
– Спрашивал, знаю ли, что Карим вернулся, – ограничилась я одной фразой. – А когда он вернулся из Англии, Нина Андреевна?
– Вчера вечером. Я к окну подошла, а он как раз в подъезд заходит! С дорожной сумкой. Пока до двери дошла, открыла, он уже по лестнице поднимается. Один. Но показалось мне, что говорил он с кем-то. Я решила, это Лизка впереди шла. Карима к себе