Когда шагалось нам легко. Ивлин Во
организации, в прорези манжет были вдеты запонки Общества пеносдувателей[65], а в петлицу – ротарианская эмблема, колесо[66]. Во множестве присутствовали французские колониальные чиновники с женами и невоспитанными детьми; на судах крупнейшей французской судоходной компании «Messageries Maritimes»[67] такие семьи обычно занимают бóльшую часть пассажирского списка, который на сей раз пополнился новобранцами Иностранного легиона, направлявшимися в Индокитай для поддержания порядка. Легионеров разместили в четвертом классе: днем они в небрежных позах сидели на нижней палубе, а по ночам теснились в трюме. Большинство составляли немцы и русские; вечерами, разделившись на небольшие компании, они пели песни. Был у них и свой оркестрик из ударных инструментов и губных гармоник; для участия в заключительном концерте музыканты поднялись в салон первого класса. На раскрашенном барабане читалась надпись: «Mon Jazz»[68]. В Суэцком канале двое легионеров под покровом темноты вылезли из иллюминатора и сбежали. На следующий день их примеру последовал третий. Мы все сидели на палубе, потягивая утренний аперитив, когда раздался всплеск и за кормой возник обритый наголо субъект, который карабкался на берег. Хотя в этот час уже нещадно палило солнце, легионер был без головного убора. Он бросился через дюны прочь от парохода, постепенно замедляя шаг. Когда до него дошло, что за ним никто не гонится, он остановился и обернулся. Судно удалялось. Напоследок мы увидели, как он ковыляет за нами вслед и машет руками. Похоже, этот случай никого не встревожил. Мой каютный стюард ежедневно развлекал меня эпизодами быта обитателей нижней палубы. То двое-трое легионеров устроили драку и были разведены по карцерам, то один китаец ночью сбрендил и пытался покончить с собой, то на борту была совершена кража и так далее. Сдается мне, многое из этого он просто выдумал, чтобы меня позабавить.
Помимо пассажиров, следовавших обычным маршрутом, на борту было человек двадцать таких, как мы, планировавших сойти в Джибути, чтобы оттуда добраться до Абиссинии, где ожидалась коронация императора. Полтора месяца назад его имя – рас Тафари[69] – было для меня, можно сказать, пустым звуком. В ту пору я гостил в Ирландии, в одном особняке, где стиль шинуазри соперничал с викторианской неоготикой за главенство в георгианских стенах. Расположившись в библиотеке и сверяясь с атласом, мы обсуждали мое предложение о совместной поездке в Китай и Японию. Разговор коснулся других наших путешествий и плавно перешел на Абиссинию. Один из гостей приехал в отпуск из Каира; он неплохо ориентировался в абиссинской политике и знал о предстоящей коронации. Другие сведения поступали из менее надежных источников: якобы абиссинская церковь причислила Понтия Пилата к лику святых, а епископа там посвящают в сан посредством плевков ему на голову; якобы законного наследника престола, скованного кандалами из чистого золота, удерживают в тайном месте где-то в горах, а местный
«Морские сообщения»
«Мой джаз»