Куда улетает Ангел. Владимир Гаврилович
что-то ее все-таки настораживало в этом тяжелом запахе. Только Параскева не могла понять, что именно, но ощущение чего-то плохого, какой-то страшной беды, не покидало ее ни на минуту.
Вдруг где-то вдалеке она едва расслышала знакомый гул. Долго перебирала, на что он похож, но что-то ей подсказывало, что работал двигатель автомобиля. Он то пропадал, то появлялся и снова надолго утихал.
Параскева вдруг вздрогнула от неожиданности: в утренней дремотной тиши, наполненной этим густым дымным смогом, ее окликнул взволнованный женский голос.
– Параскева, ой, добре, что не спишь…
Женщина оглянулась и увидела у калитки еще моложавую, не более сорока пяти лет, тетку Ганну, и, словно та притягивала неведомой силой, подалась к ней навстречу.
Соседка крепко запыхалась, выглядела растерянной и своим видом испугала невестку Мироновых не на шутку, ведь тетка Ганна никогда по такой поре не приходила к ним.
– Горе случилось, милая… – вдруг заплакала тетка, едва переведя дыхание. – Немцы Высокую Рудню сожгли… Смог видишь какой, до нас оттуда добрался…
– Как сожгли? – оцепенела от страшной новости Параскева.
– А я разве знаю? Ето ж только прибежал едва живой племянник мой, Витька, младшей сестры сын, погодок моего младшего Кольки. Так нельзя смотреть на хлопчика. Боже мой! Плачет, заикается, натерпелся такого страху. Говорит, позавчера в Высокую Рудню прискакал всадник-чех, сказал, чтобы уходили все люди, сожгут их. Но ему никто не поверил: не могут люди людей жечь, и никто никуда не съехал. А под утро немцы и полицаи деревню окружили, из хат всех выгнали в чем были, сказали, что если не выдадут партизан, коммунистов и комсомольцев, да и всех тех, кто им помогает, хлеб печет, расстреляют. Но кто ж выдаст, жили все ведь по-человечески, дружно, я добре знаю. Много кого и постреляли прямо в хатах, а потом всех, антихристы, живьем в школе сожгли. Сестра моя, Надька, Витьку в бульбянище за домом спрятала, одному Богу известно, как и догадалась. На свои глаза видел он все, как мамку вели, как люди кричали в том огне адском. Дите горькое, плутал всю ночь по лесу, пока прибился. Еще слышал малец, как полицаи, которые вели на смерть людей, обмолвились, что завтра очередь и Веснянки… Хлопчика вон никак не успокою, всех в доме поднял, трясется: «Тикать, тетечка, надо!!!»
Ганну раздирали слезы. Растерянная Параскева, жалея ее, обняла соседку.
– А я подумала, что это в лесу пожар…
– Нет, Рудни нет, спалили вороги. И что нам теперь делать, куда идти, ведь придут, придут нехристи… – дрожащим голосом продолжала соседка. И вдруг замолчала, что-то обдумывая, принимая решение.
– Может, послышалось ему? – никак не могла поверить в услышанное Параскева.
– Нет. Беда будет. Верное дело: в лес, к болоту и озеру надо с детьми уходить. Пересидеть день-другой там. Авось, нас не тронут. Как тихо будет – вернемся до деревни.
– Поздно, они уже тут… – ужаснулась Параскева, увидев, как у крайней хаты, метров за триста