Хитросплетения. Рина Аньярская
её сторону, подтвердила прозвучавшие слова. Д’Альбре отпрянула в недоумении:
– Я?
– Угу, – кивнул граф. – Я в тебя с мальчишества был влюблён.
По озадаченному лицу де Нанон пробежали серые тени. Тело француженки напряглось.
– Весьма неожиданное признание, Ричард.
– Полагаю, ты даже не догадывалась, – осушив бокал до дна и поставив его на столик, произнёс Генуэзский, не сводя глаз с лица кузины. – Я и сам тогда ещё этого не понимал. Однажды – мне было лет пять, я только научился держать перо – отец застал меня за важным делом: я исписал его большую книгу твоим именем. Оставлял его на каждой странице, уж больно мне оно нравилось: Констанция-Жозефина-Виктория…
Голос графа прозвучал очень нежно, что в другой обстановке способствовало бы расслаблению девушки, но не сегодня.
– Тогда он не стал меня журить за испорченный фолиант, только спросил, почему я пишу о тебе. Я сказал, что скучаю и хочу, чтобы ты жила с нами в замке так же, как мама живёт рядом с ним. Но отец объяснил мне, что под одной крышей смогут находиться или родные брат с сестрой или муж с женой, а ты мне двоюродная, поэтому жить с нами не можешь. А потом он и вовсе сказал, что у тебя скоро будет жених… Мой, кстати, ещё один родственник.
– Чарльз Кост… – кивнула де Нанон.
– Тебя собирались с ним сговаривать.
– Да, только помолвка сорвалась, когда мне ещё и 14 не было.
– Ты тогда казалась мне богиней, – признался Генуэзский с мягкой улыбкой. – Я жаждал каждой встречи, словно Рождества… Ты всегда приезжала зимой на лечение, и это время я любил больше всего на свете. Летом без тебя мне было тоскливо и одиноко, оттого я отпрашивался во Францию. Когда о нас болтали сплетники, меня распирала гордость. Я даже не пытался противоречить им: казалось, что эти несуществующие, придуманные отношения, которые нам приписывали, делали меня счастливее. Я всегда знал, что тебя мне в жёны не отдадут – отец строго-настрого запретил думать о тебе, как о женщине. И я привык к этому. Приучил себя к мысли, что ты лучшая сестра в мире. А потом поехал учиться в Сорбонну только ради того, чтобы быть к тебе ближе! И безумно тогда радовался, что ты заинтересовалась политикой, что нам всегда есть о чём поговорить…
Констанция покачала головой, ошарашенная словами мужчины.
– Да, может, зря родители приучили меня к мысли, что ты не моя и моей быть не можешь. Ландешоту тебя не отдали. Ты осталась одна, и я один. Кто знает, возможно, у нас уже были бы дети? – добрая улыбка скользнула по губам Генуэзского. – Зато я стал любить тебя ещё сильнее, Конти. Сильнее, чем любят просто сестру. И больше, чем может земной мужчина любить земную женщину. Ты для меня и друг, и брат, и партнёр, и наставник. Ты – спасение моё. Я обожаю тебя всей душой, и ты это знаешь, моя неповторимая кузина.
– Я тоже очень люблю тебя, Ричард, только не пугай меня больше подобными признаниями, – ответила д’Альбре, успокоившись.
– Кажется, я перерос свои чувства где-то лет в восемнадцать, когда, наконец, отпустил тебя из