Обращенный к небу. Книга 2. Василий Ворон
да в придачу какие-то острые спереди и сзади. Кусок ткани болтался у князя на груди, повязанный вкруг шеи. Да ещё не было на князе шапки! А острые порты не заканчивались сапогами добрыми, как до́лжно, а доставали до самой земли! И торчали из-под них непонятные Илье чуни: чёрные, лаково блестящие и вовсе без доброго каблука. «Что смотришь? – вопросил князь, не поздоровавшись и протягивая Илье лопату. – Хватай да принимайся за дело». Илья принял лопату, ничего не понимая, а князь резво – совсем не подобающе князю – обошёл его и уже стоял безо всякого почтения у самых идолов, да ещё похабно похлопывая самого Перуна по кудлатой голове. «Живее давай! – гаркнул князь на Илью. – Чтоб до обеда выкопал. Подрядчики ждут, песочницу ставить будут».
Илья выронил лопату. «Выкопал?!..» – страшное, непотребное здесь слово застряло у него в глотке. Он стоял, не в силах двинуться, а князь тормошил его и орал на ухо:
– Илья! Муромец! Да очнись же ты! Эй!
Давным-давно Кий со своими братьями да сестрой Лыбедью решил осесть на этом холме, а град над рекою и до сей поры выглядел молодо да ширился от лета до лета, обрастая срубами мастеровых да торговых людей. Рано по вёснам начинали стучать топоры, и весёлый ветер, часто заглядывающий на холм, разносил окрест свежие стружки да запах тёса. За бревенчатыми стенами гордо возвышались княжеские палаты, окружённые теснившимися подворьями, а над самой Непрой стояли на заветной поляне три кумира да зорко глядели на людей, тянущих свою лямку по мере сил да умений. Всё подмечали древние боги славян: как люди хозяйство ведут, как за скотиной доглядывают, как гостей привечают. А и гостей было от весны до осени изрядно в граде Киеве, больше по Непре идущих, да всё из разных краев. У длинной пристани толпились от мала до велика корабли, будто поросята у матки-свиньи под боком (коли глядеть сверху, с холма). Были там скромные струги да дощеники, бывалые норманнские ладьи да длинные эллинские галеры и ещё множество самых невиданных судов от Варяжского моря до тёплого Эвксинского понта и далее. Толпились на пристани толмачи, лопоча на невесть каких языках, сновали по узким сходням трудяги, торопясь успеть в оговоренный с купцами срок очистить трюмы кораблей от залежавшегося там в дороге добра. И добра этого было великое множество: душистые масла да пряности, ковры да аксамит[4], узорочье[5] красы превеликой и ещё столько всего, что уразуметь иному из посадских бывало невмоготу.
Кипело в городе торжище с раннего утра до закатной зорьки, и всяк другого понимал, даже не зная заморских языков – ибо в торговых делах громко да понятно глаголет звон монет, отчеканенных в разных пределах земли.
Верховных жрецов было в Киеве трое: Преслав, Грыня да наипервейший из всех – Боркун. И не один из них не был похож на обычных сельских жрецов, коих каждый привык видеть сытыми да губастыми. Киевские жрецы обширным брюхом себя не отягощали, вид имея строгий и праведный. К Боркуну же часто приходили даже из дальних
Аксамит – бархат.
Узорочье (здесь) – драгоценные ткани.