Соло на швейной игле. Андрей Юрьев
помолчим.
По маминому лицу пробежала тень, на секунду оно стало мутным и полупрозрачным. Мама переменилась. Словно сошла с той фотографии с черной лентой, которая стояла на комоде. Теперь на ней был коричневый жакет и длинная узкая юбка. В глазах светилась затаенная энергия. Красивое лицо, прямой, добрый взгляд, Лера уже и не помнила ее такой. Как же гадко, что мама навсегда останется в ее памяти сломанным человеком, немощным и капризным инвалидом, мечтающим, чтобы все поскорей кончилось!
А мама смотрела на нее с нежностью и грустью, будто знала что-то, видела, что предстоит ей впереди. В глазах мамы Лера нашла свое отражение. В объемной белой кофте, волосы прибраны в две тонкие косички с большими розовыми бантами. Лицо грустное, словно она только что плакала. Лера помнила эту кофту. Вернее, ощущение от нее. Колкое, давно забытое ощущение тепла. Почувствовала ногами холод пола в кухне, увидела за спиной мамы окно с зимними узорами. Дурацкие зеленые обои, на которых Лера рисовала. Странным образом отражение увеличивалось в размерах, хотя мама оставалась на месте, близко, только руку протяни, вот она, видна даже затяжка на чулке. Куда уж реальней?
Мама улыбнулась и сказала тихо:
– Это странный мир, Лера. Жестокий. Пойми, я всегда хотела защитить тебя.
– Я знаю.
Мама кивнула и улыбнулась.
– У нас не должно быть тайн друг от друга.
– Да, мама, – а в сердце кольнуло: «Я совсем ее не знаю. Она сама как одна большая тайна».
– Умничка моя! Но что тебя мучает?
– Мне не нравится так жить, – сказала Лера и заплакала. – Я скучаю.
Она не узнала свой голос. Это говорил ребенок.
– Мне хотелось бы всегда быть рядом с тобой, милая, – сказала мама, – но все рано или поздно остаются одни, – мама подняла руку, по ней пробежал синеватый огонек, от плеча до кончиков пальцев. Она вытерла слезы с лица Леры. Стало горячо, как от летнего солнца.
– Но мы же всегда будем вместе, мамочка?
– Нет, милая.
– Что же мне делать?
– Просто живи, – мама погладила Леру по голове. Рука ее была теплая и сухая, совсем невесомая. Воздух потрескивал от разрядов. – Это не так уж и мало. Слушай себя и сделай правильный выбор, когда наступит час.
– Но какой?
– Ты узнаешь, – мама наклонила голову и нахмурилась. – Слышишь?
Лера прислушалась, но на свете не было ничего, кроме ее сонного дыхания и эха шагов за окном, что прозвучали вечность назад.
– Проснись, милая!
Мама и Лера замелькали в бешеном стробоскопическом свете, разъединились, выпали из сверкающего круга. Лера крутанулась, бликами сверкнула в маминых глазах, по одной на каждый. В правом – Лера с косичками и со следами слез на припухлых щеках, в левом – Лера тридцати одного года от роду, на кровати, в позе звезды, как в сатанинском обряде. Холст бытия натянулся до отказа и с треском порвался посредине, обнажая непостижимую безумную пустоту. Она разом поглотила все и, самоуничтожаясь,