Мировая революция. Воспоминания. Томаш Масарик
поражение в Восточной Пруссии, и шли толки об изменниках в войске и в министерстве; Сватковский знал много подробностей обо всем деле Мясоедова и удивил меня резкой критикой официальной России и армии. Он был вполне согласен с моей критикой России и разделял мои опасения относительно нее; с пражским русофильством он не был согласен и характеризовал русского великого князя на пражском троне весьма определенно («шампанское, француженки-любовницы» и т. д.). Мы внимательно рассмотрели все положение; я убедился, что могу доверять Сватковскому, и сообщил ему свои планы. Он, в свою очередь, сообщил об этом в Петроград. Из Италии он мог спокойно писать в Петроград. Послом (Крупенским) он не хотел для этого пользоваться, во всяком случае, не одним им; он был о нем не слишком лестного мнения. После нескольких бесед он послал в Петроград подробный меморандум, резюмирующий все мои взгляды и планы. Таким образом, Сазонов получил от меня второй меморандум. Первый от Сетон-Ватсона в октябре 1914 г., второй от Сватковского в январе 1915 г. Вообще, должен сразу отметить, что с русскими послами и другими лицами я был в постоянных сношениях. Сватковский обосновался в Швейцарии, откуда постоянно сносился с Россией и с русским фронтом; в Швейцарии мы часто виделись, позднее он приехал за мной в Париж. Эта моя тесная связь с Россией с самого начала может послужить объяснением, почему я лично не торопился в Россию. Наши люди в России и в иных местах об этом ничего не знали и некоторые даже видели в этом мое «западничество» и отвращение к России. В действительности я и с Россией был в постоянном общении; но в зависимости от всего положения мое присутствие на Западе было необходимее, так как здесь у нас не было политических связей и нужно было добиваться понимания нашего плана. Я уже дома ожидал, что судьбы Европы будут решаться на Западе, а не в России, и это предположение, благодаря моей жизни в западных государствах, становилось для меня все очевиднее и очевиднее.
13
С французами я решил вести переговоры позднее, когда ознакомлюсь с местными условиями в Париже, а потому с французами в Риме постоянных сношений не поддерживал. Кроме того, я предполагал, что Париж уже прежде был обработан лучше, чем это оказалось в действительности.
С английским послом (им был тогда сэр Джеймс Ренелль-Родд) я несколько раз имел совещания; он мне помог переслать в Лондон письма.
В Берлине (по пути в Голландию) я сговорился о встрече с Бюловым, который стоял во главе немецкого посольства в Риме; политик, хорошо знавший Бюлова, устраивал мне этот разговор. Мне хотелось переговорить с каким-нибудь немецким официальным политическим деятелем, но Бюлов все извинялся, что ему некогда! В то время в Риме поговаривали, что он старался вовлечь Италию в войну на стороне центральных держав; он предлагал Италии итальянские части Австрии, а это раздражало Вену. В Вене вообще казалось подозрительным отношение Италии и Германии.
С итальянцами, особенно официальными лицами, я встреч не искал.