Империя вампиров. Джей Кристофф
и прошептала из-за вуали те же слова, которые сказал мне Серорук:
– Внимай гимну.
Сердце колотилось, в животе гнездился страх, но если это испытание, то я не провалю его на глазах у люминариев Ордена. Серафим Талон вложил трубку мне в уста, чиркнул огнивом и велел вдохнуть дым – и поглубже.
Делая наброски у себя в книге, Жан-Франсуа глухо побормотал:
– Первая проба всегда самая сладкая. И самая темная.
– Как и обещал Серорук. – Габриэль кивнул. – Знал бы я тогда, что он имеет в виду, бросился бы наутек, назад к мама, в ее объятия, захлопнул бы дверь перед тьмой, обитающими в ней ужасами и людьми, ходящими на окованных серебром каблуках. Ибо в тот день Талон, дав мне затянуться чудесной отравой, ковал не героя. Он ковал цепь, которую мне было не разорвать.
Начиналась она в серебряных ладонях ангела. С тонкой струйки алого дыма, который тянулся у меня на языке. Внутри меня все будто налилось свинцом и в то же время стало легче перышка. Я полыхал, услышав первые нотки симфонии: светлой, как небеса, и красной, как кровь.
Внимай гимну, Львенок.
– Боже, – выдохнул я. – О пресвятой и благой Спаситель…
Не знаю, насколько я забылся, пока с боем пытался оседлать эту волну и, омытый кипящим багрянцем, собирал осколки чувств. Помню только звук, заставивший меня вынырнуть. Ему хватило силы и пронзительности, чтобы пробиться через ноты кровокрасной симфонии. Разбуженный, я слышал металлический звон.
Открыл глаза, и мое грохочущее сердце ушло в пятки.
Порченый несся прямо на меня.
X. Кровь слабых
Ни серафима Талона, ни сестры Ифе нигде не было видно. Я остался один. Без оружия. Мгновения превратились в минуты, минуты – в часы, а на меня, выпростав руки со скрюченными пальцами, летело чудовище. Вблизи холоднокровки волкособы заходились безумным лаем. Сердце мое мчалось галопом, а в левой ладони загорелось серебряное пламя.
Меня воспитывали в Единой вере. Каждый prièdi я ходил в часовню и молился перед сном. Я любил Бога, боялся Его. Поклонялся Ему. Но впервые я ощутил Его присутствие. Его любовь. Во мне проявилась Его сила. Я двигался так, словно за плечами у меня развернулись ангельские крылья. Порченый раззявил рот, вывалив распухший язык, но я отшагнул в сторону, и чудовище пронеслось мимо и врезалось в стену.
Я подобрал конец серебряной цепи и ударил им как хлыстом. Тварь обернулась и схватила меня за горло нечестивой хваткой, но я нашел в себе силу – ту самую, которую ощутил в день, когда Амели вернулась домой. Я раз, потом другой крутанул запястьем, наматывая на кулак цепочку. Замахнулся и как следует врезал чудовищу прямо по черному раззявленному рту.
Затрещала кость, полетели выбитые зубы. Тогда я саданул снова, почти не слыша глухих чавкающих звуков, с которыми серебро впивалось в зловонную плоть. На плече у меня сидел старинный друг – ненависть, а разум осветился образом сестры, танцующей под музыку, которую слышала она одна, под гимн, звучавший теперь и для меня – красный, красный,