Последнее воскресенье ноября. Психологическая драма в одном действии. Николай Григорьевич Шарифулин
панельном доме.
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Квартира представляет собой небольшую комнату-зал и маленькую кухню, соединенные узким коридором. Справа – входная дверь. Слева – дверь в санузел. За окнами дождь, ветер ломает ветви деревьев, слышатся раскаты грома. Раннее утро. Первые дни ноября. Н а д я встает с постели, идет на кухню. Там она стоит и смотрит в окно. Неожиданно распахивается входная дверь. На пороге появляется Т а м а р а.
Т а м а р а. Дождь?
Н а д я (включая свет). Дождь.
Т а м а р а. Ты смотри, так и не прекращается.
Н а д я. Не удивлюсь, если дожди в декабре лить будут. (Помолчав.) Почту ходила проверять?
Т а м а р а молча соглашается.
Н а д я. Интересно… от кого?
Т а м а р а. От Люды.
Н а д я (смотрит на сестру, которая держит в руке конверт). М-м… ну и как она?
Т а м а р а. Хочешь почитать? (Протягивает письмо.)
Н а д я. Ох, ты ё-о! Вот это почерк!
Читает вслух.
Н а д я. Мама у меня всё впарядке. Как, сама там ты паживаиш? Поцилуй от меня Леньку! Сскажи что я ему его люблю. Когда приедиш? Привизи мне хурму. Хачу рыбу. Скучаю очень. Всё пака! Цилую.
Т а м а р а молча смотрит в окно.
Н а д я. Ты когда у нее последний раз была?
Молния.
Т а м а р а. Ты смотри, что делает!
Гром.
Н а д я. Да уж… погодка нынче, как наша жизнь – то сверкнет, то ударит.
Т а м а р а. Как там Лариса?
Н а д я. А я знаю?
Т а м а р а. Ты с ней так и не общаешься.
Н а д я. Она мне писем не пишет. У нее теперь своя личная жизнь.
Т а м а р а. До сих пор поверить не могу…
Н а д я. Да перестань ты.
Т а м а р а. Нет, правда не могу. Вот так вот взять и отказаться… Три. Три года прошло.
Н а д я. Отказаться? Да ей стыдно должно быть!
Т а м а р а. Сколько раз она приходила прощения просить?
Н а д я. Ни разу. Потому что ей наплевать на меня.
Т а м а р а. Это не правда. Мы с ней часто на улице видимся… она всегда подойдет первая, чтобы спросить: «Как там мама?»
Н а д я. Почему-то, когда я с ней на улице вижусь, она не подходит ко мне и не спрашивает меня: «Как ты, мама?»
Т а м а р а. Это разве повод отказываться от дочери?
Н а д я. От нее никто не отказывался. Или ты думаешь, что Лариса расстроится?
Т а м а р а. Это твое воспитание. Вот и получай.
Н а д я. Ты хочешь сказать, что я плохо воспитала ее? Что я плохая мать? (Вне себя.) Как бы я плохо не относилась к своей дочери, как бы я ее ненавидела… знай, что Лариса – моя дочь. Моя!
Т а м а р а. Да тише ты! Щас Леньку разбудишь…
Н а д я. Знаешь что… Я как смогла, так и воспитала свою дочь!
Т а м а р а. Тогда почему ты ее не прощаешь?
Н а д я. А она просила прощения?
Молния. Гром.
Н а д я. Ленька-то не проснулся?
Т а м а р а (прислушивается). Спит. Ему вставать скоро.
Н а д я. Вон, смотри какой ливень, только скрипка намокнет.
Т а м а р а. Не намокнет.
Н а д я. И зачем она ему нужна?
Т а м а р а. Он учится.
Н а д я. Какой год водишь его в музыкальную школу, а толку никакого. Лучше бы на бокс записала его.
Т а м а р а. Чтоб его там били?
Н а д я. Зато мужиком вырастит. Научится отпор давать, а то и так трус… Ходишь, заступаешься за него…
Т а м а р а отходит к окну.
Н а д я. Извини. (Обнимает сестру.) Обидно мне, – понимаешь? – обидно.
Небольшая пауза. Сестры смотрят друг на друга.
Н а д я. Когда ты с ней последний раз виделась?
Т а м а р а. По весне. Так я ж тебе рассказывала.
Н а д я. Думаешь, я помню.
Т а м а р а. Мы тогда с ней в магазине столкнулись.
Н а д я. Ах да! Ты еще говорила, что она с Митей была… которого я ни разу не видела. А ему-то уже три года. Нет, чтоб прийти, хотя бы раз, пообщаться, спросить: как дела? Так нет, она будет жить со мной в одном городе и ни разу не поинтересуется моим здоровьем.
Т а м а р а. Если ты помрешь, я скажу ей об этом.
Н