Сезон отравленных плодов. Вера Богданова
с дачи. Нажрался мужик, бывает, просто не надо Милку к нам приглашать. Ты что, не знала, чем все закончится? Дети у нас пока побудут, а эти там сами разберутся, Света, не накручивай себя. Ничего он ей не сделает.
Милицию они не вызывали и заявление не писали, даже мысли не было такой. «Милиция тут что поделает?» – сказала бабушка.
Мама молча срывала с себя одежду, будто та жгла ей кожу. Набросила махровый вытертый халат с крючка за дверью, что-то ответила, тихо и не очень уверенно, – что именно, Женя не смогла подслушать, потому что бабушка выпроводила ее в другую комнату к Даше и Илье. Даша к тому времени уже копалась в коробках с колготками, хрустела пластиковой упаковкой. Илья рассматривал книги на полке над кроватью. И вроде все было в порядке, но Женю не покидали беспокойство и тревога. Казалось, что с минуты на минуту входная дверь грохнет, распахнувшись, и в квартиру ворвется тети-Милин Алик, пьяный, с криками, и будет драться с папой.
В тот август Женя поняла, что безопасности не существует и частной собственности тоже нет. В любой момент может вломиться кто угодно, бить мебель, угрожать, и единственное спасение здесь одно – бежать.
3
2000
июль
Иногда к Лаиле Ильиничне приезжает дочь, и Женя сразу понимает: ей перепадет шмотье. Плохо скрывая ликование, она гуляет мимо последнего в переулке, рядом с лесом, Лаилиного дома, просторного, сумрачного, всегда укрытого тенью растущих на участке елей. Женя высматривает белый внедорожник дочери – стоит еще? Гадает, что будет в пакете, представляет: может, юбка? блузка? футболка или брюки, в которых можно в школу? Она никогда не спрашивает, чье это – дочери, внучки или же самой Лаили. Однажды вытащила из пакета знакомый темно-зеленый хлопковый комбинезон, выглаженный и пахнущий стиральным порошком. Женя пока его не носила, он висит в шкафу до особого случая, который на даче все никак не представляется. Когда-нибудь она его наденет, причешется, найдет серебряную нить браслета и поедет куда-нибудь, например в сельский клуб в соседнем поселке.
В деревне Лаилю Ильиничну лишний раз не беспокоят. Только Женина бабушка может заходить без стука. В любое время суток она поднимается по скрипучим, выкрашенным в темно-коричневый ступеням под резным изображением совы, заглядывает в дом и что есть сил кричит туда: «Лаиля!»
С Женей Лаиля Ильинична ведет себя не как прочие старушки: не охает, как Женя выросла, не сюсюкается, и раньше если и подкармливала конфетами, то не совала их в карманы, а между делом придвигала вазочку, ждала, когда Женя сама соблазнится. С самого детства она спрашивает, кем Женя станет, когда вырастет. Выслушав ответ (танцором, учителем, переводчиком), Лаиля Ильинична как следует его обдумывает и выдает: «Тебе нужно в педагогический институт в Москве». Или: «Переводчики, которые знают не только английский, более востребованы», вручает Жене пахнущий сырым картоном русско-итальянский разговорник с желтыми страницами и меленькими буковками, и Женя послушно зубрит scusi и per favore, представляя, как через несколько