Беседы палача и сильги. Дем Михайлов
домой, поспешил поднять с постели городского судью. Боялся, что обидевшая его сильга упорхнет из города и потом ищи-свищи ее… дорог и тропинок много…
– Дважды предлагать не стану.
– Рукоятью меча по лицу, – прогундосил Люпон. – Пробила руку насквозь! И ведь ни за что… я всего лишь ухаживал!
– Твой кузен тоже так сказал – он лишь пытался ухаживать. Но его отвергли, и тогда он разозлился… а теперь я разрежу его живьем на части. Итак?
Я не оставил ему выбора. Никакого выбора. Люпен и его родственники родом из тех селений, где надругательства над мертвыми останками – пусть даже заслуженные – неприемлемы. Бросить голову в нечистоты? Нет.
– Добрая госпожа сильга Анутта, – торговца словно переломили, и он согнулся в глубочайшем поклоне, едва не коснувшись лбом чисто вымытого пола. – Я приношу глубочайшие извинения. Злость затмила мой разум. Не ведал я что творю. Но сейчас ко мне вернулась чистота мышления, и я пребываю в полном ужасе от того, что едва не совершил непоправимую ошибку. Торжественно заявляю, что госпожа Анутта ни в чем не повинна передо мной. И прошу снисхождения своему поступку – в злости люди часто делают то, о чем потом горько сожалеют.
«Насколько велеречиво», – удивленно подумалось мне. Похоже, торговец мечтает однажды стать дворянином и не брезгует чтением книг во время долгих путешествий.
– Готов предстать пред судом, чистосердечно раскаяться и заплатить виру. Если же госпожа снизойдет к моим извинениям, то прошу принять этот скромный дар, – на лавку опустился небольшой тяжелый мешочек.
– Я принимаю извинения, – после небольшой паузы ответила сильга, и все облегченно выдохнули.
Дело решено благополучно.
Встав, я кивнул на прощание стоящему за трактирной стойкой старому Фрилору. Слова ни к чему. Мы успели попрощаться прошлым вечером, а говорить слова прощания перед самым отбытием… плохая это примета.
Стражи уже покинули постоялый двор. Уверен, вскоре по городу разнесется весть о случившемся. Но Люпон от этого не пострадает. Наоборот. Ради дальнего родича он смирил собственную гордыню и унял жажду мести. Осудят его несдержанность и жажду постельных утех, но похвалят его верность семье.
Проходя мимо торговца, я приостановился и тихо сказал:
– Смотри, Люпон. Сначала хватаешь за руку, затем тащишь силком в шатер… а потом приду я и сожму гордость твоих чресл в раскаленных клещах. Чуть охолони. Тебе ведь уже далеко за сорок.
– Тьма попутала… – хрипло отозвался тот. – Я бы сам никогда…
– Тьму не наказать. А вот тебя… помни о Люфене. Он будет уже второй из вашего рода, чью жизнь я прерву. И первый, твой двоюродный дядька Луцон, был мною сам знаешь за что подвергнут пыткам и казнен. Как посмотрят на вас люди, если каждый десятый из рода вашего был казнен за надругательства над женщинами… и мужчинами…
– Луцон позор рода нашего. И Люфен.
– Смотри, чтобы однажды так не сказали о тебе самом. Уймись.
– Рург…