У метро, у «Сокола». Вячеслав Курицын
в котором жила Кроевская, этот серый и крепкий. Городок художников так называемый, мастерские.
В небольшом холле груда старых подрамников, красно-белая бочка с иностранной надписью. Длинный пустой коридор, мрак, две-три лампочки горят, едва виднеются мутные очертания изваяний. Лестница наверх уходит, заляпанная белилами.
На площадке второго этажа сидел на подоконнике заросший человек в тельняшке, настраивал балалайку, курил папиросу. Банка из-под бычков в томате под пепельницу. Увидел милиционеров, не удивился:
– Вы на пьянку? Это у Гурьева. Прямо до конца слева.
– А человек такой здоровый…
– С орденом? Тоже у Гурьева.
Еще крикнул в спину что-то вроде «тоже щас приду»… Не пришел, кстати.
Из-за двери мастерской Гурьева раздавались веселые голоса, играла музыка. Покровский толкнул дверь.
Взорам стражей правопорядка открылась типичная мастерская художника-халтурщика из журнала «Крокодил». Через огромное скошенное окно лилось мягкое вечернее солнце, безжалостно высвечивало нравы и быт. Тут и там стояли и висели обрубки и болванки доярок, трактористов и сталелитейщиков. Ящик с пустыми коньячными бутылками, пол-ящика полных, пустые, полные и полуполные бутылки из-под других и с другими спиртоносными напитками катались по полу, передавались из рук в руки. Женщина в черном платье, задранном высоко, в черных колготках, с большой задницей спала на диване, лицом к спинке. Намандариненная девица в летнем комбинезоне желтого и зеленого растительного орнамента, с ярко-красными губами, кокетничала на продавленной софе с рыжебородым дистрофиком в коротких брюках и рыжих носках. Стол завален объедками, ошметками, окурками, тарелками, макаронами. Тут и там маячили мольберты и планшеты с небрежными эскизами и набросками. Большой рыжий кот флегматично жевал под стулом рыбий хвост. Кто-то нервно ходил. Краснолицый толстый человек в шортах – хозяин мастерской, судя по центральному месту в композиции, – закинув ногу на ногу, курил сигару. Два молодых человека в узких черных пиджаках и в красных галстуках, в белых штанах, в кедах на босу ногу навострили карандаши над большими альбомами, нацелились на подиум.
На подиуме сидел Федор Клюн в синих тренировочных штанах с голым торсом, волосатым свисающим животом, с высунутым языком, с дюралевым массивным орденом Трудового Красного знамени в обнимку.
30 мая, пятница
Спал Покровский мало, вернулся накануне поздно, ел еще бутерброды с сыром на темной кухне, под отдаленную музыку (включил пластинку в комнате), под свет из коридора (над головой не хотел зажигать). Потом от переутомления долго не мог заснуть. Разрозненные куски асфальта кружились меж фонарей и деревьев, и Покровский хотел сбить эти куски – не как вертолеты сбивают, а сбить в целостную, так сказать, картину. И ему даже показалось, что получилось, что он постиг смысл этого парящего асфальта. И тут Жунев звонит… за пять минут до будильника. Девяти не было, Покровский приехал, зевая, в Соломенную сторожку, то есть