Литературоведческий журнал № 28: Материалы III Международного симпозиума «Русская словесность в мировом культурном контексте». Александр Николюкин
позже) зарождается в уме молодого прогрессиста важнейший постулат всех его позднейших историософских размышлений: «…другие идеи и новые образы теснятся в моем уме: достаточно ли прочны сооружения, воздвигаемые с излишней поспешностью? Шествие Природы не является ли всегда постепенным и медленным <курсив мой. – М.А.>? Блистательная иррегулярность может ли быть устойчивой и прочной?»4
Для молодого Карамзина любое государственное устройство, в отличие от беспорядочной звероподобной стаи, есть уже благо. «Общественный договор», вступая в силу, пройдя испытание временем, обрастая традициями и преданиями, должен всячески охраняться и почитаться гражданами, в этом обществе живущими: «Всякое гражданское общество, веками утвержденное, есть святыня для добрых граждан; и в самом несовершеннейшем надобно удивляться чудесной гармонии, благоустройству, порядку»5. Однако это не означает, что человек не должен стремится к усовершенствованию, улучшению и самого себя и общественных отношений: «Утопия (Или Царство щастия сочинения Моруса) будет всегда мечтою доброго сердца, или может исполниться неприметным действием времени, посредством медленных, но верных, безопасных успехов разума, просвещения, воспитания, добрых нравов. …Всякия же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот»6. В геополитических размышлениях Карамзина эта мысль всегда была важнейшей. Гармония общественного устройства в принципе достижима (так казалось ему в молодые годы), но только если движение к ней будет осуществляться медленно, безопасно, неприметно.
Пока Карамзин думал, что Французская революция сможет развиваться по подобной модели, он относился к ней с доброжелательным вниманием. С умилением смотрит он на королевскую чету в придворной церкви или играющего дофина в Тюльери. «Народ любит еще <курсив мой. – М.А.> кровь царскую»7, и поэтому сохраняется еще надежда на медленное, бескровное решение социальных и политических проблем.
Надежды эти в значительной степени угасли к середине 1790-х годов. Как всякий нормальный человек, Карамзин не мог не испытать ужаса и отвращения от кровавой вакханалии якобинского террора, охватившего Францию. Естественно, было и ощущение горечи и глубокий пессимизм, так как мясорубкой 1793 г. достаточно неожиданно завершилось торжество просветительских идей, с которого Французская революция начиналась. Как хорошо известно, эти настроения нашли выражения в знаменитом очерке, письмах Филалета и Мелодора: «Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя – среди убийств и разрушения не узнаю тебя!..» Единственное утешение, которое может предложитъ своему разочарованному другу Филалет – вера в Провидение, в то, что мир не вращается по замкнутому зловещему кругу, а как-то развивается, но пути этого развития, начертанные Творцом, не доступны человеческому разуму8. Общий вывод остается, таким образом, достаточно пессимистическим. И подобный пессимизм Карамзин, в общем, сохранил до конца жизни.
Шишков
Там же. – С. 453.
Там же. – С. 226–227.
Там же. – С. 227.
Там же. – С. 225.
Мелодор к Филалету. Филалет к Мелодору. – Н.М. Карамзин. Избранные сочинения. Т. 2. Изд. «Художественная литература». – М.–Л., 1964. Составление, подготовка текста и примечания Г. Макогоненко. – С. 247, 257–258.