Я исповедуюсь. Жауме Кабре
естественным, однако позже, наблюдая за другими, я понял, что языки мне даются легче. Французский – без проблем. Итальянский я выучил сам, пусть и говорил с акцентом. На латыни читал De bello Gallico[111], не говоря уже об испанском и каталанском. Мне хотелось начать учить русский или арамейский, но мама вошла в комнату и сказала: даже не заикайся об этом. Достаточно и тех языков, которые ты уже знаешь, а в жизни нужно заниматься чем-то еще, а не только учить языки, словно попугай.
– Мама, но попугаи…
– Ты слышал, что я сказала. И ты меня понял.
– Нет, не понял.
– Ну так постарайся.
Я постарался. Мне было страшно оттого, что мама хотела поменять течение моей жизни. Очевидно, она бы с радостью стерла все следы отца в моем образовании. Поэтому она вынула из сейфа (у замка был новый код, его знала только мама – семь два восемь ноль шесть пять) Сториони и вручила мне со словами: с начала месяца ты больше не будешь ходить в консерваторию к сеньорете Трульолс и станешь учеником Жуана Манлеу.
– Что?
– Ты слышал, что я сказала.
– Кто это – Жуан Манлеу?
– Лучший преподаватель по классу скрипки. Ты станешь виртуозом.
– Я не хочу становиться виртуозом.
– Ты сам не знаешь, чего хочешь.
Вот тут мама ошибалась. Я знал, что хотел бы быть… Согласен, планы отца на мой счет не совсем меня устраивали: целыми днями изучать то, что написали другие, анализировать различные культурные материи… Нет, на самом деле меня это не устраивало. Но мне нравилось читать и учить новые языки и… Хорошо, согласен. Я сам не знаю, чего хочу.
– Я не хочу становиться виртуозом.
– Маэстро Манлеу сказал, что хочешь.
– И как он об этом узнал? Он ясновидящий?
– Он несколько раз слышал, как ты играешь.
Оказалось, мама тщательно спланировала, как убедить Жуана Манлеу стать моим учителем. Она пригласила его на скромный чай во время моего урока скрипки. Тогда они мало говорили, но много слушали. Маэстро Манлеу быстро сообразил, что может просить за уроки сколько хочет, и не замедлил сделать это. Мама не стала торговаться и немедленно заключила с ним договор. Все произошло так быстро, что никому и в голову не пришло спросить мнение Адриа.
– А что я скажу Трульолс?
– Сеньорета Трульолс уже знает.
– Вот как? И что она сказала?
– Что ты – алмаз, нуждающийся в огранке.
– Не хочу. Я не знаю. Я не согласен. Нет. Однозначно и определенно – нет, нет, нет. – Это был тот редкий случай, когда я начал кричать. – Ты меня поняла, мама? Нет!
Со следующего месяца я стал заниматься у маэстро Манлеу.
– Ты станешь великим скрипачом, и точка, – сказала мама, когда я убеждал ее оставить Сториони на всякий случай дома, и я пошел в новую жизнь, неся в футляре Паррамон[112].
Адриа послушно принял реформу своего образования. Но иногда мечтал сбежать из дома.
То одно,
«Записки о галльской войне»