Холодная весна. Годы изгнаний: 1907–1921. Ольга Чернова-Андреева
я и Наташа впервые прочли Достоевского. Книги мы добывали как продовольствие – с великим упорством. И я всю жизнь буду благодарна людям, которые давали нам на прочтение книги из своей биб- лиотеки и делились ими.
Электрический ток часто прерывался, и свет потухал. То- гда – если еще был керосин – мы зажигали лампу и ставили ее на круглый обеденный стол. Мама всегда любила чтение вслух, и она читала, а мы, слушая ее, рисовали, шили или чинили одежду.
Виктор Михайлович – мы звали его Виктей – писал: он работал над своими мемуарами. Иногда он подсаживался к нам и с увлечением читал Шекспира, Гоголя, Глеба Успенского, “Соборян” Лескова. Некрасов был его любимым поэтом, и он часто перечитывал его стихи и поэмы – “Мороз, Красный нос” и “Кому на Руси жить хорошо”.
Шел 1919 год – он подходил к концу. В каком-то ином мире мои сверстники учились в университете, молодежь вступала в комсомол и на вечерах танцевала венгерку.
Курсанты танцуют венгерку.
Идет девятнадцатый год…
Они провозглашали свою “новую правду”, которая вошла в жизнь легендой и длится больше пятидесяти лет. Но в те годы мне пришлось увидеть жизнь совсем с другой стороны.
Наша семья была отрезана от всего, что тогда происходило в интеллектуальном и художественном мире в Москве. Созданный в октябре 1918 года Пролеткульт (Пролетарская культура) при Комиссариате народного просвещения уже сыграл свою роль. Власти скоро заметили, что его теоретики проводили чуждые марксизму взгляды и под видом создания искусства для рабочих и крестьян пришли к декадентству и формализму.
Когда я была в Саратове в 1918 году, по распоряжению Пролеткульта памятники и здания на площадях были выкрашены в разные цвета – преобладали красный и фиолетовый. Всюду на улицах были развешены матерчатые и бумажные плакаты с динамическими призывами к новому искусству. На одной из площадей была наскоро воздвигнута статуя Радищева, разрывающего цепи из раскрашенной глины. Несмотря на хлесткие лозунги, скульптура не передавала революционного порыва – казалось скорее, что Радищев вяжет чулок. Краски были плохие, и их скоро размыло дождями.
Когда мы вернулись в Москву, на стенах домов кое-где еще сохранились следы линялых красок. В стене одного из проездов еще был виден скороспелый барельеф, изображающий Кропоткина. Но его скоро сняли, и улицы мало-помалу вернулись к прежнему виду.
По распоряжению Пролеткульта театральные студии старались заменить традиционные спектакли “массовыми действиями” – рабоче-крестьянская публика должна была активно участвовать в представлениях; но из этого ничего не вышло. Футуристические афиши в городе извещали о постановках Мейерхольда “Восстания” Верхарна[9] и “Мистерии Буфф” Маяковского. Однако билеты, распространяемые по рабочим и студенческим организациям, было почти невозможно достать. Кроме того, нам бы- ло опасно показываться в местах, где могли узнать кого-нибудь из семьи Черновых.
Смелых
Вс. Э. Мейерхольд в 1920 г. поставил пьесу Э. Верхарна “Зори” (а не поэму “Восстание”).