Восставший из ада. Ночной народ. Клайв Баркер
время их брака Рори редко говорил о Фрэнке, хотя между ними было всего восемнадцать месяцев разницы, а детьми они казались и вовсе неразлучны. Об этом Джулия узнала случайно, во время пьяных воспоминаний – за месяц или два до свадьбы – когда Рори вдруг разговорился о брате. Монолог получился довольно меланхоличным. Пути Коттонов серьезно разошлись уже в подростковом возрасте, и Рори до сих пор об этом жалел. А еще больше жалел о той боли, которую безумная жизнь Фрэнка принесла родителям. Казалось, когда брат в кои-то веки появлялся из какого-нибудь уголка на земном шаре, который в тот момент опустошал, он приносил с собой лишь несчастье. Его рассказы о приключениях в мелководье преступного мира, постоянные упоминания шлюх и мелких краж – все это приводило родителей в ужас. Но было и нечто похуже, по крайней мере, так говорил Рори. В минуты откровенности Фрэнк говорил о жизни, прожитой в бреду, о желании опыта, не подвластного моральным императивам.
Неужели сам тон Рори, смесь отвращения и зависти, так подогрел интерес Джулии? Неважно, по какой причине, но ее быстро охватило неутолимое любопытство, она хотела встретить этого безумца.
А потом, буквально за две недели до свадьбы, паршивая овца появилась во плоти. Последнее время дела у него шли в гору. Он носил золотые кольца на пальцах, был весь загорелым, подтянутым и ничем не походил на чудовище, которое описывал Рори. Братец Фрэнк был гладким, как отполированный камень. Она поддалась его чарам за несколько часов.
Наступило странное время. Дни ползли к свадьбе, а Джулия неожиданно поняла, что все меньше и меньше думает о будущем муже, но все больше и больше о его брате. Кое-чем они же все же походили друг на друга; некий оттенок в голосе, непринужденность явно говорили о том, что они родственники. Но к качествам Рори Фрэнк привносил нечто, чем его брат никогда не мог похвастаться: прекрасное безрассудство.
Возможно, все последующее было неизбежным; как бы Джулия не боролась со своими инстинктами, она лишь откладывала неизбежное завершение. По крайней мере, так она позже пыталась перед собой оправдаться. Но когда с самобичеванием было покончено, она все равно дорожила воспоминанием об их первой – и последней – встрече.
Кажется, когда приехал Фрэнк, еще и Кирсти зашла по какому-то брачному делу. Но благодаря телепатии, что приходит с желанием (и вместе с ним исчезает) Джулия знала, что сегодня именно тот день. Она оставила Кирсти составлять списки или что-то вроде того, а сама увела Фрэнка наверх, сказав, что хочет показать ему свадебное платье. Так она все помнила: что попросила его посмотреть платье и надела фату, смеясь при мысли о себе в белом, а потом он появился рядом, приподнял вуаль, а она опять засмеялась, все смеялась и смеялась, словно проверяя решительность его намерений. Фрэнка ее веселье не охладило; и времени на тонкости соблазнения он тоже не тратил. Изящное обличие почти сразу уступило перед грубой сутью. Секс, если не считать согласия Джулии, по агрессивности и безрадостности напоминал изнасилование.
Разумеется, память приукрасила воспоминания, и в течение четырех лет (и пяти месяцев)