Дневник горожанки. Алла Борисова-Линецкая
хотя и дети и взрослые порою проговариваются по Фрейду. И если внимательно слушать многое можно узнать.
16-18-летние парни четко формулируют статьи, по которым сидят. Как правило, это – разбой, угон. Один кратко сказал “убийство”. Сидеть ему еще долго и в глазах есть что-то такое… фатально-неизбежное. Другой, наоборот, весел и общителен. Через пару месяцев его выпустят досрочно. “Я научился ценить некоторые вещи”, – заученно говорит он, а глаза – хитрые. “Что именно?”. “Волю”.
Сумеют ли они удержаться на воле – вот вопрос. Потому что иерархия, весь строй, порядок их жизни здесь нормальную жизнь ничем не напоминает. Это порядок зоны, тюрьмы. Тот же лексикон, тот же “Закон”. Взрослые кстати этого не скрывают. Начальник колонии, рапортуя о достижениях (а они, конечно, есть – вот новый цех, например) говорит о том, что алкоголя и наркотиков в колонии не достать, потому что “они сами так решили. У них тут такой Закон. Они не допустят”. Удобно, когда порядок устанавливают сами ребята, а взрослым только и остается, что расхаживать и давать ценные указания.
В жилом корпусе на двух этажах – два отряда. Живут человек по 20 в комнате. “Я – э, старший” – с трудом подбирая слова, докладывает гид по корпусу, демонстрируя свое хозяйство. “Здесь вот пацаны спят, там, в углу – бугор, а рядом его правая рука. Это он сам выбирает – кого захочет. А “блатные” – они в другой комнате”. Суровый взгляд воспитателя. “Ну, то есть “актив”.
“Актив” действительно занял комнатку получше. Здесь обои с картиной осеннего леса и много икон. Иконы – православные. А в руках у ребят – четки. И то, и другое, по-видимому, в большой моде.
Но батюшка, к счастью, самый настоящий и присутствует здесь не для галочки. Он действительно всех знает, со всеми разговаривает и многое порассказать может.
“Знаете, какая главная проблема? Эти большие комнаты. Днем еще ладно… А вот ночью – беда. Они же там одни остаются. Я вот заграницей был, так там хоть на ночью человек сам с собой. Большое дело. У нас на это средств нет, хотя финансировать стали гораздо лучше, это правда. (Получше – это тысяча рублей в месяц на человека – А. Б.) Но дедовщина, конечно, процветает. Вот об этом они и говорят мне. Еще семейные дела у них тяжкие. Кого-то и не навещают совсем, а без посылок здесь трудно. Мы вот стараемся их подкармливать. Сначала хотели посылки организовывать, так это сложно. Отобрать могут посылку. Поэтому обедами их кормим”.
“Как кормят?” – спрашиваю парней. Молчат. “Лучше свое есть” – наконец, один говорит, но тихо, чтобы взрослые не слышали. “Бьют?” – это я спрашиваю убедившись, что могу поговорить без посторонних. “Да, у них есть дубинки. И ДИЗО”. ДИЗО – это карцер. Одиночка, где долго не высидеть. Два раза посадят и дело плохо. Изменят режим содержания на строгий.
“А книжки читаете?”. Смеются. “Не, телевизор смотрим”. Телевизоры есть, а вот с кино – проблема. Нет звуковой установки.
Жалко парней. Взрослых не жалко – это их работа. Однако каково это работать со 180 парнями, которые на воле напрочь не вписывались в социум, понять тоже