Душа и взгляд. Баллады в прозе. Сергей Ильин
называем западным, а точнее, англо-саксонским, и нашим русским миром, —
и разница эта заключается как раз в сквозной пропитанности западной истории, культуры, повседневной жизни и ментальности шекспировским духом, о котором наш брат так хорошо умеет говорить, но который все-таки ему глубоко чужд, как какие-нибудь древние африканские обычаи, —
и доказательств тому по меньшей мере два, —
первое – это глубочайшее непонимание и даже, я бы сказал, принципиальное неприятие некоторого несомненного образного величия главного героя, пусть и совершившего многочисленные убийства, зато бесстрашного и готового идти до конца в осуществлении своей преступной миссии, —
и второе – это полная неготовность понять и принять также образное величие главной героини: несмотря на то, что она испытывает наслаждение, когда убийца ее мужа ласкает губами ее клитор (правда, еще не догадываясь в тот момент, что он немецкий агент), —
короче говоря, мы, читатели и зрители, не только не ощущаем при восприятии сей откровенной сексуальной сцены какого-либо отвращения, но, потрясенные прорывающейся сквозь нее шекспировской правдой жизни, начинаем чувствовать даже некоторое тонкое необъяснимое метафизическое раздражение: раздражение именно оттого, что в нашей большой и особенно классической литературе такое почему-то принципиально невозможно, —
и тот факт, что среди русскоязычных актеров, действительно, нет никого, кто мог бы адекватно сыграть такую роль, потому что она, можно сказать, деспотически требует актера с западным лицом и западным взглядом: такого, скажем, как Дональд Сазерленд, —
да, этот факт говорит обо многом, если не о всем.
XXXVI. Апология абсолютно внимательного взгляда
Согласитесь, что жизнь в сокровенной сути своей настолько легка, тиха и ненавязчива, настолько она ко всему старается прикоснуться без того, чтобы пытаться проникнуть вовнутрь – этим занимаются иные сокрытые в ее лоне силы и субстанции, коих предостаточно – и настолько она напоминает свет и воздух, тоже склонных пронизывать плотные и темные вещи мира сего, не привязываясь к ним, что, собственно, страданию в ней… места нет и быть не может, —
это мы уже, люди, животные, духи и прочие живые существа, не довольствуясь легким дыханием жизни и идя навстречу собственному приключенческому инстинкту, подобно корню питающему все прочие наши инстинкты, отыскиваем в жизни как в нейтральном поле чистых возможностей все более глубокие, извилистые и потаенные ходы: и вот в них уже и только в них, подобно кентаврам, обитают демоны страдания, —
даже чувство любви – я имею в виду к противоположному полу— это первоосновное человеческое чувство, давая мужчине и женщине жизнь и смысл жизни, очень часто трансформируется в своего рода сумрачный подземный туннель, уводящий их от светоносной периферии, но как жить без любви? ясно, что любовь суть один из основных сюжетов жизни, итак, опять сюжет… но практически любой жизненный