Агония и возрождение романтизма. Михаил Вайскопф

      Не знаю, кто был непонятный

      Предвестник милости небес;

      Но только чудное виденье

      Сбылось со мной и наяву:

      И скоро ваше посещенье

      Мне разгадало тайну всю.

      (Теперь уж боле нет сомнений!)

      Когда вдруг к нам явились вы,

      Я в вас узнала, добрый Гений,

      Мой идеал былой мечты

      И мысли творческой созданье!

      ……………………………

      Беседой сладкою своей

      Вы благодать мне в сердце влили.

      И вспыхнула в душе моей,

      Как пламя, искра вдохновенья!

      К Престолу Вышнего Творца,

      С тех пор за вас мои моленья

      Я возношу, как за отца![171]

      В сущности, здесь наличествует такая же инцестуальная многослойность, что в тимофеевской драме. Гипостазируемый эстетическо-эротический импульс («В меня влюбилося мечтанье») принимает облик серебристо-белого «крылатого духа», несущего «святую весть» о поэтической «благодати» (о Святом Духе напоминает и смежный мотив Крещения: «меня перекрестил»). А тот «Гений», в которого он затем воплощается, дан одновременно в трех функциях: как творческое чадо самой мечтательницы – ее «мысли творческой созданье», – как даритель той же благодати («Вы благодать мне в сердце влили») и, наряду с этим, как заместитель покойного отца (симптоматически срифмованного с «Творцом»).

      Тем не менее во второй своей книжке Шахова заменила это стихотворение другим – «Вдохновение». На сей раз вестник представлен не в мужском, а в девичьем обличье музы – как субстанциальный двойник самой героини. В остальном за ним сохранены обычные приметы «благодати» и Святого Духа, означенного «легким ветерком» и белоснежным голубем, – а последний сравнивается с лилией. Рассказ о благой вести развертывается весной и на фоне воды (по церковному преданию, Благовещение, или, вернее, так называемое предблаговещение, происходило возле колодца[172]). Общая картина в стихах напоминает скорее католические изображения святых – например, Схоластики, – умудряемых Святым Духом в виде голубя. «Гений» у Шаховой, так сказать, отчасти феминизирован и одновременно интериоризирован – внедрен в самое существо, в «девичью грудь» героини: