Перекрёстки. Павел Сергеевич Почикаев
и проказы давно прошли, но в людском сознании надёжно закрепился ярлык, предостерегающий от контактов с больными людьми. В большинстве своём никто об этом не задумывался, почему-то подобную неразборчивую брезгливость было принято считать установившейся нормой. В своей голове он видел, как коллеги, сидящие за соседними столами, начинают от него отодвигаться, видел, как в тесном лифте рядом с ним образуется вакуум и люди стараются не дышать в его присутствии.
Несмотря на двадцать первый век, некоторые средневековые стереотипы были живы и поныне.
Однако куда сильнее в таком случае его пугала иная реакция – жалость. Несомненно, на одного отвернувшегося придётся минимум один человек, жалеющий Ллойда. От такой перспективы его передёргивало. Доктор уже выразил ему свою жалость, легче от этого не стало, наоборот на душе появился гадкий осадок. Ллойду была противная сама мысль о том, что кто-то будет смотреть на него понимающими глазами и пытаться его успокоить. Пусть гордыня и считается грехом, от неё Ллойд отказываться не собирался. В этом убеждении он был твёрд и непреклонен.
К собственному удивлению, Ллойд должен был признать, что непростой разговор с доктором задел некоторые слои его сознания, в следствии чего на поверхность вышел всегда умалчиваемый от самого себя вопрос веры или, вернее сказать, полного безверия.
В первую очередь, Ллойд не верил в современную медицину. Да, многие болезни теперь вылечивались в считанные дни, многие из них утратили былую угрозу, но в вопросах лечения рака до сих пор оставались сплошные пробелы. Мариус приводил названия препаратов, называл случаи из собственной практики, но о скольких случаях он умолчал? Каково было соотношение тех, кто смог оправиться от опухоли, к тем, кому не так повезло? "Подтверждённая вероятность" звучала не очень убедительно, опять же статистические данные во всех смыслах удобнее приводить в более радужной форме.
Ллойд имел представление о людях с подобными проблемами, он видел жертв химиотерапий, облысевших и скелетоподобных. Он не собирался мочиться под себя и существовать лишь за счёт обезболивающих и ежедневных процедур. Опять же в дело вступала гордость, а ещё ему становилось стыдно при мысли о том, как на его убогое, умирающее тело придут посмотреть коллеги. Большинству из них всё это будет противно, но они заставят себя прийти, потому что так положено. Они будут пребывать в уверенности, что совершают хороший поступок и между собой станут называть это "нанести визит".
От одной только мысли об этом Ллойду становилось тошно. Альтернативу малодушному и медленному увяданию он видел лишь в одном. Он уверял себя, что ему хватит сил. Пистолет в качестве варианта он отбросил сразу: он жил не в Техасе и достать пушку было не так-то и просто, к тому же после пистолета останется очень много грязи. Скорее он склонялся к таблеткам, большому количеству таблеток, проглоченных в тёплой ванне.
Во вторую очередь, Ллойд просто не верил. Для него небо было лишь небом, а земля – землёй, воскресение было выходным,