Озарения духа. Лучезар Ратибора
из раны. Это был не простой магический атам. Он являлся родственником Гунгниру, копью, которым Альфёдр пригвоздил себя к Великому Ясеню. Атам приходился дальним побратимом Ваджре и Амогхе Индры, Тришуле Шивы, Мьелльниру Тора, серпу Кроноса и луку Артемиды, мечам Эскалибуру, Кадалболгу и Кусанаги-но цуруги.
Ещё в ряды его родни затесался приёмыш – копье Лонгина, вкусившее жертвенной божественной крови. Все эти орудия так или иначе были связаны с богами или, что сейчас было актуальнее для атама, – с жертвами богов во имя обретения высшего.
Творец засунул руку в разрез на груди и, слегка морщась, вытащил ещё живое сердце. Сердце билось, с него капала кровь как предвестник и символ новой жизни. Какой интересный получается парадокс, который одновременно по сути есть закономерность: порождение жизни и вершины блаженства этого процесса всегда сопряжены с кровью и болью умирания. Сердце сочилось кровью – всего лишь обычный сгусток сосудов и мышц, с одной стороны. Но присмотревшись, под другим углом можно было увидеть сияющий в ярком жёлто-белом пламени кристалл, адир души. А с третьей грани можно было заметить бело-голубой мерцающий кристалл эйдоса. Сердце содержало душу и дух Творца. Всю его память, все его чувства, все его тела и всю его Силу.
Перед Творцом лежал чистый холст, который предстояло наполнить и оживить. Создатель начал отрывать от сердца кусочки и выкладывать мозаикой на холсте. Ему было очень больно в тот момент… И необъяснимо хорошо и приятно: он никогда, ни в одной жизни не испытывал такого высочайшего уровня наслаждения. Боль на одном полюсе и максимально возможное блаженство на другом полюсе – они слились воедино и неразрывно.
Творец отрывал кусочки самого драгоценного, что в нём было. Выкладывал узоры из своего сердца и души на ковре Мироздания. Он вплетал память своих жизней, вкручивал нити опыта всех воплощений, он помещал прожитую неоднократно боль, он рисовал божественнные моменты счастья, что когда-то раньше испытывал, он впускал в холст черноту отчаяния и безысходности, он зажигал живительный свет Милосердия, он взрывал Пламень творчества и вдохновения, он сеял жизнь и смерть, альфу и омегу… Он отдавал Всё! Всё, что познал в этой Вселенной, всё, что сумел раскрыть и взрастить в себе как части бесконечного Мироздания!
Каждая маленькая часть рисунка распускалась, раскрывалась, начинала жить своей жизнью, порождая новые узоры, изгибы и цвета, распространяясь по холсту дальше, разбегаясь извилистыми лентами.
Интеллект и разум Творца практически спали в этот момент, где-то там вдали отстраненно наблюдая и привычно контролируя необходимые функции. Но не вмешиваясь в работу. Творец не придумывал, какой узор нужно выложить. Он просто слышал, чувствовал Идею, что шла к нему свыше, – да-да, Идея выше Творцов – и старался её воспроизвести в силу своих способностей и возможностей. Он тренировал своё сердце и душу для этого много тысяч лет. Чтобы стать наиболее совершенным проводником Идеи. Он и сейчас далёк от совершенства, которое недостижимо в известных Вселенных.