Фотография на память. Андрей Кокоулин
его? Зачем снимала?
Вадим перевернул фото. На обороте было выведено: «Скобарский». После «Скобар…» ручка перестала писать и остаток фамилии был с усилием выдавлен стержнем. Вполне видимо.
Скобарский. Какой-то необщий знакомый?
Он еще раз посмотрел на мужчину, заметил, что шея его плохо выбрита, что он вообще как-то поистаскан. Изможден? За рукой на косяке пряталась короткая детская курточка с капюшоном. Синяя.
Нет, это не посторонний, не случайный человек. Чем-то он Альке был близок.
Вадим отложил Скобарского и взялся за следующую фотографию. С нее улыбались двое чумазых мальчишек, один постарше, лет восьми, второй лет пяти-шести, оба большеголовые, ясноглазые, коротко стриженные, у младшего волос потемнее, а в приоткрытом рту не хватает зуба.
За их спинами раскорячились обгорелые останки дома, темнели кирпичи печной трубы, справа трясла скукоженными листьями рябинка – мальчишки, похоже, были с пожарища. Сажа на щеках и скулах, черные пальцы старшего, лежащие на плече младшего. Братья? Пиджак не по размеру на одном, спортивная кофта на другом.
Братья-погорельцы? А почему веселые? Ведь пожар. Или все уцелели, и поэтому?
Сбоку влезал в кадр щит с названием деревни. Какое-то «…сково». Кусково. Брусково. Красково. На обороте еще не выдохшейся пастой значилось «Егорка и Вовка».
Славные мальчишки.
С третьей фотографии глядела девчонка лет пятнадцати. Серьезная, но в глазах – искорки. На губах – черная помада, в ухе – серьга с черепом, на щеке – еще не сошедший синяк. Готка? Или рокерша? Вздыбленная челка, сурово сведенные брови…
Но искорки, искорки. Она вроде бы напустила на себя независимый «не подходи» вид, но внутри едва сдерживается от смеха.
Алька, видимо, снимала ее где-то на крыше многоэтажки – на фотографии плыли облака, за спиной девчонки тянулись к облакам другие крыши, в прорехи проглядывал асфальт улиц и желто-зеленая кипень аллеи.
Подпись гласила: «Вика».
Безумная Алька… Полезла на крышу. Как еще их пустили-то? Под замком же… Девчонка Вика тоже хороша, экзотика на экзотике…
От высоты, от неба с крышами повело голову. Замутило. Или это от голода? Может все-таки поесть?
Отложив фотографии, Вадим прошаркал на кухню, достал из пакета батончик, на удивление сносно переживший недавнюю катастрофу. Недопитый чай помог протолкнуть вяжущую массу из шоколада и нуги в горло.
За окном было совсем черно.
Он жевал и строил предположения, что случилось с фонарем. Перегорел? Или экономят элекроэнергию? Далекий собрат вон, горит. Странно, наверное, ощущать себя таким фонарем – ты горишь, а близкий тебе – выключен. Недоступен. Как Алька…
Вернувшись в комнату, он собрал с пола упавшие снимки, оставил на стуле. Лег.
Смущался Скобарский. Улыбались Егорка и Вовка. Строго смотрела Вика. Словно близкие уже люди.
Он открыл четвертый снимок. Белая стена, кусок подоконника, кусок