Письма прошедшего времени. Галина Одинцова
намотала ватку на карандаш, и мы красили пальто. А точнее – плечи: они были белёсыми. Мы водили ватой по ткани, а ткань с удовольствием впитывала чернила внутрь – и окрас получался полосатым. Мама плакала. И, глядя на неё, плакала я. Но мне нравилось то, что мы делаем. И я стала делать полоски не сверху вниз, как мама, а из стороны в сторону. Получалась клетка. Мама совсем отчаялась и отругала меня.
А утром она пошла устраиваться на работу и взяла меня с собой. Было холодно. Ткань на пальто уже высохла, и «рисунка» на плечах почти не было видно. Мама надела пальто. Мы торопились, мама нервничала, переживала, что её не примут. Но её приняли. Радостные, мы забежали в магазин, накупили сладостей: зефир, пастилу, вафельный торт. Настроение было прекрасным! Несмотря на то, что пошёл сильный дождь.
Когда пришли домой, мама сняла пальто и… о ужас! Белая блузка из тонкого шифона пропиталась чернилами. И по телу мамы текли чернильные ручьи.
Московская бабушка сильно ругалась:
– Как можно было до такого додуматься! Покрасить чернилами пальто! Где это видано!
–У нас в деревне все так делали…
– В деревне! Эх, деревня, деревня!
И замочила мамино пальто в ванне. Мама сидела над ванной и плакала. И я тоже плакала.
Пальто высохло через несколько дней. И стало выглядеть ещё ужаснее. На работу мама бегала в тёплом пиджаке, его она связала сама из настоящей овечьей деревенской шерсти.
На первомайских выходных мы распороли пальто. С изнанки ткань была как новая. Прекрасная ткань, цвет – тёмно-синий, почти чёрный, как ночное озеро. Мама его «перелицевала», перешила. Скопировала все строчки и обметала петли лучше, чем фабричная машина «оверлог». И носила его ещё лет пять.
А в то время, в начале шестидесятых, снова в моду вошёл мамин стиль. Английский. В таком же стиле одевались непревзойдённые красавицы того времени – актрисы Фэй Данауэй, Эди Седжвик, Миа Фэрроу. И моя мама. Она всю жизнь слыла модницей, не имея для этого достаточных средств и образования. Я помню взгляды мужчин, провожавшие маму. А отец – ревновал. Ревновал!..
Письмо 14. Про побег
Обосновавшись в Москве, мои родители устроились на работу, а нас с братом устроили в детский сад. Мы, дикие дети, бесконечно прицепленные к маме, были в шоке. Нас нарядили в одинаковую казённую одежду. На мне было серое платье, чулочки. Я чувствовала себя неловко. Мне было стыдно, как будто на меня напялили толстые трусы с начёсом. Именно такое было состояние. Я не могла шевелиться. Стояла, расставив ноги, и раскинув руки в стороны. Орала! Звала маму. Воспитательница никак не могла меня успокоить. Из соседней группы привели брата в чужой одежде. Нас посадили рядом. Так мы и сидели первые дня три, держась за руки, пока немного не привыкли к незнакомым людям и к одинаковой серой одежде. Но примерно через неделю наши страдания в детском саду закончились.
Мама очень гордилась моими косами. Заплетала с любовью, вплетала красивые банты и любовалась этой красотой. Все хвалили мои косы. Я стеснялась, опускала голову