Птица Брейгель. Галина Илюхина
я «Петербургские мосты», а также автор и куратор множества других литературных проектов.
Стихи публиковались в журналах «Юность», «Новый берег», «ШО», «Дружба народов», «Звезда», «Аврора», «Зарубежные записки», «Дети Ра», «Интерпоэзия», «Крещатик» и других российских и зарубежных изданиях, переведены на английский, польский, украинский и испанский языки.
Член Союза писателей Санкт-Петербурга, Союза российских писателей и Русского ПЕН-центра.
Петербург, Питер, Питер Брейгель. Атмосфера мягкой сумеречной зимы, точность поэтического рисунка, внимание к деталям и в то же время умение обобщить картину взглядом, моментально от этих деталей отдаленным, роднит стихи петербургского поэта Галины Илюхиной с живописью великого малого голландца. Птица Брейгель – метафора этого призрачного, летучего родства душ, мест, времен. Для меня один из критериев ценности стихотворения – желание запомнить его наизусть, чтобы потом можно было возвращаться к нему независимо от близости книжного шкафа. Многие стихи Галины Илюхиной обладают способностью не только взлететь, но и птичьим коготком зацепиться за какую-то складку моего сердца и памяти.
Питер. Брейгель
Снег. Очертания домов
так мягки, будто из бисквита.
Хвосты пушистые дымов
из труб виляют домовито.
Вот пёс на заячий манер
взрыхлил прыжком сугроб лохматый,
и дворник, словно гондольер,
плывёт, орудуя лопатой —
безмолвный медленный гребец
в похмелье собственного стикса, —
и трогает железной фиксой
морозца ломкий леденец.
Тишь, как в стране глухонемых.
Лишь небо фетровое брея,
вещает тщетно птица Брейгель
о мнимой мягкости зимы.
Птица
Волхвовать-колдовать не научат вальяжные карлики:
вся наука – насыпать на жертвенный камень зерно,
и, на шкуре шмеля развалясь, пустословить – о карме ли,
о душе ли, о роли в большом лилипучьем кино.
Говорят, не летает – что стали, мол, крылья тяжёлые,
что на жилистой лапе эмалевый перстень-финифть…
Но молчат, что она поселяется в буйные головы
тех, кто смог хоть однажды с ладони её покормить.
Механический звон или шёлковый голос сиреневый?
Сумасшедший размах её крыльев – роскошная тень:
подымаешь глаза, и не видишь, как тает шагреневый,
только твой, только раз для тебя полыхающий день.
Ох, как страшно поёт-ворожит эта птица когтистая.
Словно галька морская, журчат в её зобе слова,
и вибрирует горло – большое, насквозь золотистое, —
а из каменных глаз, шелестя, прорастает трава.
Восхождение
Сквозь ползучие туманы по лугам
человек идёт и тоненько свистит.
Влажно шепчутся неясные кусты,
травы вьются по босым его ногам.
Улыбается чему-то своему —
запрокинута дурная голова.
А на лоб слетает ранняя листва,
да цепляются колючки за суму.
И не ищет он ни ямы, ни тропы,
и не чует, что рубаха солона.
Костяная окаянная луна
отражается в глазах его слепых.
Ничего в его раскинутых руках.
Удаляясь, он становится высок.
И луна ему царапает висок —
он идёт уже по плечи в облаках.
«Запотело небо снизу…»
Запотело небо снизу,
воздух выгнут, словно линза —
мы под колпаком.
Эти стены ледяные,
эти слёзы слюдяные
не пойми по ком —
по тому ли, с кем расстались,
уложив под крест,
по себе ли, что остались
мыкать этот квест.
Нем и слеп стеклянный купол.
Видно, Богу не до кукол,
дел других полно.
Нам ведь замысел не ведом,
чем измерить цену бедам?
То-то и оно.
Не ропщи, что нас накрыло,
Бог всегда даёт по силам —
распахни глаза.
Видишь – бьются в божье днище
человеки – сотни, тыщи,
и у всех у них глазищи —
хоть на образа.