Птица Брейгель. Галина Илюхина

      Кашляет город в красной закатной пыли,

      мусорным шорохом кружит пустые арки.

      Нитки запутали, скомкали, в петли свили

      пьяными пальцами наши слепые парки.

      Всё дежавю в этом горячем сюре:

      ветер колючий, карликовые смерчи.

      Где ж это было? – петли, кирпичный сурик…

      Город зеро не отпускает смертных.

      Это тупик. Но помнишь – ступени, слева, —

      в прошлой какой-то жизни все это было:

      ржавые прутья, древних проломов зевы…

      Только не трогай расшатанные перила!

      Город пустой, секущий лицо ветрами,

      весь на ладони – маленький, муравьиный.

      Небо почти вертикально стоит над нами,

      падает и… промахивается. Мимо.

      На Невском холодно и пусто.

      Маячит в маске постовой,

      и что-то ищет призрак Пруста,

      бредя по мёртвой мостовой.

      Сквозь щели карантинных ставень

      не то закат, не то пожар.

      Нас Бог на паузу поставил

      в момент крутого виража,

      и мы зависли в странных позах

      на зыбком лезвии луча,

      но всё ещё взбиваем воздух,

      ногами суетно суча.

      А всё кругом крупнее, чётче —

      вот голубь стонет на окне,

      вот неустанный древоточец

      ползёт по медленной стене.

      Озон, гроза в начале мая,

      и так прозрачна суть вещей…

      А мы её не понимаем.

      Не понимаем. Вообще.

      Сидим себе, справляем майские.

      Столы накрыты, сняты маски, и

      коньяк тут, и икорка с булкой вам —

      не то что тем, кто лёг под Пулковом.

      На яства и ряды бутыльные

      глядят со стен портреты пыльные.

      И дед глядит, хлебнувший бедности,

      а в сорок два пропавший без вести.

      Он воевал всего три месяца.

      Кровавая крутилась мельница,

      звезду пробило на околыше —

      и ни могилы, и ни колышка.

      Над битвой ангелы военные

      метались в ужасе, наверное,

      теряя подопечных в хаосе,

      а на земле война сжигала всё.

      И младший становился старшим, и

      за братом рвался в это страшное,

      и мамки, зажимая рот рукой,

      бежали с воем за полуторкой…

      А нынче мы, потомки бледные,

      сидим и пьём за дни победные,

      боясь то кризиса, то вируса.

      Не дотянулись. Недовыросли.

      О чём вы, о каком пути особом?

      Я тихо становлюсь социофобом,

      всей кожей чуя ледяной прогноз —

      что воздух обжигающе ментолов,

      что близится зима в игре престолов,

      и мир идёт вразнос.

      Наедине с собой слышнее звуки:

      с угрюмым лязгом танки и базуки

      в невидимого целятся врага.

      И, с криком вскинув тоненькие руки,

      роняют тапки маленькие