Маракотова бездна. Артур Конан Дойл
иллюзию жизни? – удивился я. – Разве не будет лучше, если мучения закончатся как можно скорее?
– Верно! – поддержал Билл Сканлэн. – Ради чего тянуть?
– Например, ради того, чтобы не пропустить самое восхитительное зрелище из всех, что когда-либо открывались человеческому взору! – убежденно возразил Маракот. – Чтобы не предать великую, бессмертную науку. Нет уж, давайте проследим процесс до самого конца, даже если результаты исследования погибнут вместе с нами. Не поддадимся же слабости и не выйдем из игры, прежде чем распорядится сама природа!
– А вы крепкий орешек, профессор! – восхитился Билл. – Нам с вами не тягаться! Что ж, будь по-вашему: пойдем до конца.
Мы неподвижно сидели на диванах, судорожно вцепившись в край и пытаясь не упасть – профессор Маракот у одной стены, а мы с Биллом напротив. Аппарат продолжал раскачиваться и кружиться, а рыбы все так же мелькали в иллюминаторах снизу вверх.
– Ну вот, уже прошли три мили, – невозмутимо заметил наш наставник. – Пожалуй, все-таки подам немного кислорода, мистер Хедли: уже почти невозможно дышать. Одно несомненно, – добавил он с характерным коротким сухим смешком. – Отныне и впредь эта впадина точно будет носить имя “Маракотова бездна”. Когда капитан Хоуи сообщит о моей смерти, коллеги позаботятся о том, чтобы могила превратилась в памятник. И даже Бюлов из Гессенского университета… – И он еще минут пять продолжал распространяться о какой-то давней научной обиде.
Потом снова повисло тяжелое молчание. Стрелка батометра упорно подбиралась к четвертой миле. Один раз аппарат на что-то наткнулся и ударился с такой силой, что едва не перевернулся набок. Это могла быть огромная рыбина или скальный выступ, далеко высунувшийся из стены, с края которой мы сорвались. Тогда нам казалось, что край пропасти сам по себе находится на огромной глубине, а теперь, из нынешнего положения, он представлялся едва ли не мелководьем. И все же покачивание, кружение и погружение сквозь бесконечную темно-зеленую воду все продолжалось и продолжалось. Батометр уже отметил глубину в двадцать пять тысяч футов.
– Почти дошли до дна, – констатировал профессор Маракот. – В прошлом году регистратор Скотта показал максимальную глубину в двадцать шесть тысяч семьсот футов. Через несколько минут узнаем свою участь. Возможно, удар нас убьет. А возможно…
В этот миг мы приземлились.
Ни одна, даже самая любящая мать не опускала своего младенца на перину так бережно, как мы опустились на дно Атлантического океана. Глубокий слой мягкого эластичного ила послужил надежным амортизатором и избавил аппарат даже от самого легкого удара. Мы сидели неподвижно, что оказалось весьма кстати, так как половиной дна камера опустилась на небольшую, покрытую студенистой массой возвышенность и осталась балансировать без опоры. Существовала неиллюзорная опасность перевернуться, однако в конце концов установилось надежное равновесие. Только после этого профессор