Осиновские чупакабры. Владимир Алексеевич Сметанин
же двое.
Как будто кипятком окатили. Но он не подал виду. Может, все и обойдется? Возчик у купца случился незнакомый. Да и темень же стояла.
Не обошлось. Но зато он твердо решил бежать, пока хватает здоровья. И подальше, к москвам, к волгам, где народу погуще. Ищи-свищи. И Алёну забрать. Он выжидал и примечал. Распорядок дня, время работы, время поверок, время сна, время кормежки. Ничего не упускал – может пригодиться. Но время шло, а случай все не представлялся. Мог вообще не представиться. Случай, выходило, надо делать самому. И он начал готовить этот случай. Помалу собирал тряпки – всякие обрывки; бумажки, веточки, занесенные из лесу на одежде арестантов, когда они приходили с работы, и другой всякий сор. Из этого он сооружал себе гнездо, и скоро уж оно стало заметно на нарах.
– Я – аист, – безразлично отвечал он на вопросы соседей по бараку и квохтал себе под нос тихо и безобидно.
– Бывает, – рассудительно сказал как-то один из старых каторжан. – Чего только не бывает!
Надзиратель дал придурку по морде, а гнездо выбросил. Но скоро появилось новое и снова оно было выброшено, а придурка определили в карцер. Когда впоследствии он свил еще одно гнездо, стали решать, что с этим делать. Вреда никакого из невиданного еще здесь чудачества не проистекало, но мало ли что. Как бы чего не вышло. В лазарете не могли объяснить, насмехается ли над всеми недавно поступивший арестант, или в самом деле тронулся умом. Когда он собрал уже совсем маленькое гнездо, потому что и собирать-то уже стало не из чего, вместе с двумя выбитыми зубами добился отправки в лечебницу для умалишенных.
– Если ты не дурак, а только прикидываешься, оттуда все равно дураком выйдешь, – с досадой сказал ему на прощание лекарь, осатаневший оттого, что сам не в силах установить истину. И злорадно добавил: – Ну как выйдешь? Может, даже не сам. Лежа, вперед ногами. Не ты первый.
В дороге свихнувшегося сопровождали два надзирателя, попеременке беря в руки вожжи. Он же безучастно глядел вперед, в одну точку, держа на коленях очередное, совсем уже маленькое гнездо и скоро задремал, опустив голову на грудь.
– Спит себе, хоть бы что, сволочь! – в сердцах сказал один из стражей. – А тут мотайся по морозу, стереги его.
– Говорят, такие не чуют морозу, ни огня, – бросил второй, зевая и зябко ежась. Может, подсунуть ему самокруточку за шиворот – посмотрим.
– А ну его к лешему! – отозвался первый. – Сидит смирно, и пусть сидит. А то еще вызверится, кто его знает! Будет морока. Как-то тоже такого везли и скажи ему мой товарищ: ты, мол, знаешь как надоел, голубь? Что с ним сделалось! Он начал царапать себе щеки, повалился на бок, изо рта – пена, весь выгибается. А ведь сидел тоже не день, не два, и обкладывали его матом, и звали свиньей, и кем только не звали. И по морде, конечно. И хоть бы что. А тут от «голубя» затрясло, да как! Через минуту кончился. И пришлось голову ломать, куда его везти-то – вперед или назад. Догадались, что впереди ждут-то живого, как отписали, а такого не примут. И повезли назад. Ну, конечно, про голубя ничего не говорили.