Донские рассказы. Судьба человека. Они сражались за Родину. Михаил Шолохов
всяких жалостей!.. – Глазами повел строго на сынишку Игнатова. – А этого щенка возьмите от стола, а то я ему, коммунячьему выродку, голову отверну!.. Ишь, смотрит каким волчонком… Вырастет, гаденыш, тоже большевиком будет, как отец!..
На огороде возле Дона полой водой и набухающими почками тополей пахнет. Волны гребенчатые укачивают диких казарок, плетни огорода лижут, обсасывают.
Сажала картофель Пахомычева старуха, двигалась промеж лунок натужисто. Нагнется, и кровь полыхнет в голову, закружит ее тошно. Постоит и сядет. Молча глядит на черные жилы, спутавшиеся на руках узлом замысловатым. Губами ввалившимися шамшит беззвучно.
За плетнем Игнатов сынишка в песке играет.
– Бабуня!
– Аюшки, внучек?
– Поглянь-ка, бабуня, чего вода принесла.
– Чего же она принесла, родимый?
Встала старая, лопату не спеша воткнула, дверцами скрипнула. На отмели ногами к земле – лошадь дохлая лоснится от воды, наискось живот лопнул, а ветерком вонь падальную наносит.
Подошла.
Шею лошадиную мертвые руки человека обняли неотрывно, на левой повод уздечки замотан накрепко, назад голова запрокинута, и волосы на глаза свисли. Глядела, не моргая, как губы, рыбой изъеденные, смеялись, ощеряя мертвый оскал зубов, и упала…
Космами седыми мотая, на четвереньках в воду сползла, голову черную охватила, мычала:
– Гри-ша!.. Сы-но-о-ок!..
ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА № 186
За самоотверженную и неустанную работу по искоренению большевизма в пределах Верхне-Донского округа сотник Крамсков Михаил производится в подъесаулы и назначается комендантом при Н-ском военно-полевом суде.
Командующий Северным фронтом:
Генерал-майор М. Иванов.
Адъютант (подпись неразборчива).
Дорога обугленная. Конвойные верхами, и их двое. Подошвы в ранах гнойных. В одном белье, покоробленном от крови. По хуторам, по улицам, унизанным людьми, под перекрестными побоями. На другие сутки вечером – хутор родной. Дон и синеющая грядуха меловых гор, словно скученная отара овец. Нагнулся Пахомыч и клок зеленой пшеницы выдернул, губами задвигал трудно:
– Угадываешь, Игнат?.. Наша земля… с Гришей пахали…
Сзади свист плети витой.
– Без разгово-ров!..
Молча, головы угнув, по хутору. Ноги свинцовеют. Мимо частокола, мимо хаты саманной. Глянул Пахомыч на двор, ощетинившийся бурьяном махровитым, и грудь потер там, где колом, бóльным и неловким, растопырилось сердце.
– Батя! Вон мать на гумне…
– Не видит!..
Сзади:
– Молчи, сволочуга!..
Площадь, поросшая пышатками кучерявыми. Правление. Сходка у крыльца.
– Здорово, Пахомыч!.. Никак, землю отвоевывать ходил?
– Он отвоевал уж на кладбище сажень.
– Наука будет старому кобелю!
Палец с ногтем выпуклым, как броня черепахи, Пахомыч поднял, выдавил, судорожно переводя дух:
– Н-но, растаку вашу… Хучь погибнем мы, хучь и добро прахом пойдет, а вам… памятку вложат. Не ваша правда!
Боком