О таком не говорят. Патриция Локвуд
рассмеялась она новым смехом, каким стало модно смеяться в последнее время, за просмотром короткого видео с людьми, которых выбросило из сорвавшейся с аттракциона кабинки на ежегодной ярмарке в столице Огайо. Траектории их полета были дугами чистой радости, расчертившими воздух, их футболки как будто стекали с тел; смотрите, на что способна людская плоть, когда она уступает надлому судьбы, а потом…
«Что тебя так рассмешило?» – спросил муж, бочком присев на кресло и свесив ноги через подлокотник, но она уже прокрутила всю ветку комментариев и прочитала, что один человек скончался на месте и еще пятеро находятся в критическом состоянии, и неизвестно, выживут они или нет. «О боже! – прошептала она, когда поняла. – Господи боже, нет!»
Каждый вечер, ровно в девять часов, она отбрасывала свой разум. Отвергала его, будто веру. Отрекалась, как от престола, во имя любви. Она шла к холодильнику, открывала его и вдыхала прохладную свежесть, оставляла влажные отпечатки на запотевшем горлышке бутылки и наливала что-нибудь в стакан, всегда прозрачный и кристально чистый. В эти минуты она была счастлива, хотя и тревожилась каждую ночь – как никогда не бывает со знанием, – точно ли этого будет достаточно.
Внутри портала какой-то мужик, три года назад постивший только пошлятину вроде: «Я дебил с хроническим геморроем», – теперь призывает сограждан открыть глаза и проникнуться идеями социализма, который вдруг оказался единственно верным из всех путей.
Ее местоимение, с которым она никогда и не чувствовала особенной близости, уходило все дальше и дальше прочь от нее на портале, неслось сквозь пространства нас и его, мы и они. Иногда оно возвращалось, садилось, почти невесомое, ей на плечо, как попугай, повторяющий каждое ее слово, но больше никаким боком не связанный с ней самой – попугай, доставшийся ей от ныне покойной прибабахнутой тетки, заявившей на смертном одре: «Справляйся как можешь!»
Но в основном все сводилось к ты, тебя, с тобой, о тебе, до тех пор, пока она не переставала понимать, где кончается она сама и начинается вся остальная толпа.
Мы все видели легендарную фотографию, где моряк целует медсестру на Таймс-сквер в Нью-Йорке в день победы над Японией. Мы все ее видели и думали, что понимаем смысл запечатленного на снимке мгновения – но теперь эта женщина, девушка с фотографии, вышла из тени молчания и заявила, что не знала этого человека и что ей было страшно, когда он, совершеннейший незнакомец, ее целовал. И только тогда ее левая рука, смазанная в трепещущее пятно, неудобный залом ее спины, локоть моряка, давящий ей на шею, сразу становятся очевидными. «Я его видела впервые в жизни», – заявила та женщина, но вот же он – на фотографии, вот же он – в нашем сознании, держит ее, как победу, и не отпустит уже никогда.
Разумеется, именно те, кто называет себя просвещенными людьми, тырят больше и чаще всего. Они первыми осваивают новый сленг. Чтобы показать…