Комната из листьев. Кейт Гренвилл
напоминал уродливую обезьянку: ножки, как палки, лиловые ручки, большой круглый живот. Казалось, он вот-вот испустит дух: из ротика, что беспрерывно открывался и закрывался, вылетало лишь жалкое хныканье.
Жена хозяина гостиницы забрала у меня малыша. Взмокшая, обмякшая, я лежала пластом на кровати, словно мертвец, выуженный из моря. Наверное, это были худшие часы в моей жизни. Убогий постоялый двор, хилый младенец. Энн пыталась напоить и накормить меня, совала мне под нос накрошенный хлеб в молоке, а мне было не до еды. Бедная девочка, ею двигали добрые побуждения, но мне от нее не было пользы. Глядя на лицо Энн, я видела чужого мне человека. И сознавала, что мир, в котором я теперь находилась, гнусное грязное место, где я одинока, одна, совершенно одна. Я снова расплакалась, разрыдалась, захлебываясь слезами, которые лились неиссякаемым потоком. О горе, горе мне!
Жена хозяина гостиницы вернулась и положила рядом со мной сверток с выкупанным младенцем, а сама села на стул и скрестила на груди крепкие толстые руки. В ее умных маленьких глазках, пристально наблюдавших за мной, я не заметила ни капли участия. Мне стало ясно: она точно знает, что произошло в моей жизни, знает всю мою банальную историю, хотя ей о том никто не рассказывал.
– Миссис Макартур, – наконец произнесла она, заглушая мои всхлипы. Я ждала, что она сейчас наклонится ко мне, возьмет меня за руку, может быть, скажет в качестве утешения несколько избитых фраз.
Я приготовилась заплакать сильнее, потому как была уверена, что мое горе не смягчить никакими увещеваниями.
– Миссис Макартур, – повторила она, – только дурак не догадался бы, сколь незавидно ваше положение.
Говорила она спокойным тоном, будто объясняла, как добраться из Бриджрула до постоялого двора «Ред-Пост». Она ненадолго умолкла, разглядывая меня, мое лицо, облепленное намокшими от слез прядями. Эти ужасные налипшие на щеки волосы были частью моего горя, в котором я хотела утонуть. Я не стала убирать их с лица.
– Вы сражены, сломлены, это ясно как божий день, – продолжала она. – И я не стану говорить то, что могли бы сказать другие: «По крайней мере, у вас чудесный сын». Потому что дитя ваше – жалкое существо. Если честно, на ладан дышит.
Мне подумалось, что в ее обличье сам дьявол явился, дабы посмеяться надо мной.
– Вы для меня чужой человек, поэтому я могу говорить прямо, не щадя ваших чувств, – продолжала она. – На своем веку я повидала немало покойников, потому скажу так: из того неприятного положения, в котором вы оказались, вам никто не поможет выбраться, – во всяком случае, на этом свете.
Я приготовилась услышать нечто набожное вроде того, что «пути Господни неисповедимы».
– И не на этом тоже, сдается мне, – добавила она, зная, о чем я думаю. Как ни старайтесь.
Она рассмеялась. Это было пугающее зрелище. Лицо ее будто развалилось на отдельные черты: нос, большие шершавые щеки, рот.
– Что касается вас, девонька, у вас впереди