Кухонные астронавты. Константин Образцов
осуждать и судить, не стесняясь в выражениях, стало легчайшим способом хотя бы мнимо, но возвысить себя над кем-нибудь или чем-то, хотя на деле это демонстрация не эрудиции или ума, а дурного воспитания и комплекса социальной ущербности.
Так бабуины, чтобы показать, что они тут главные, демонстрируют всем свою красную задницу.
С одной стороны, в этом нет ничего принципиально нового: временам общественных потрясений свойственен раскол общества и непримиримость суждений. Вспомни, как у Андреева: «Глупость, жестокость и хамство – это три некоронованных короля современной России!». Но он написал это в 1918-ом, а сегодня, сколь высока не была бы социальная турбулентность, уровня первого революционного года сто лет назад она пока еще не достигла. До какой же степени дойдет культивируемая в обществе агрессия, когда получит для себя более веские основания, если даже сейчас в комментариях по любой отвлеченной теме перехлестывает через край?.. А в том, что она именно умышленно культивируется, что озлобление телевизионных шоу и публикаций в сети – это не только грязные деньги, на которые покупается популярность, но и ролевая модель поведения, определяющая нетерпимость к инакомыслящим, у меня, увы, нет сомнений.
Если я прав, то мир в самом скором времени ждут потрясения пострашнее маячащего цифрового концлагеря и генетического геноцида.
Сейчас я уже научился справляться с психологической токсичностью социальной среды – так человек, оказавшийся в насыщенной углекислотой атмосфере, рано или поздно приучается в ней дышать, пусть даже находится постоянно в подобии полусна от кислородного голодания; но весной я был натурально отравлен ментально и буквально приступы удушья испытывал от этого сочетания невежества и ненависти: ненависти всех ко всем, по любому ничтожному поводу, ненависти, как ответа на все вопросы, ненависти, которая интегрирована, будто навязчивая реклама, в любой медийный контекст. Потом пообвыкся, а затем стал замечать за собой, что, едва услышу или прочту чье-то мнение по любому вопросу, как сразу чувствую желание непременно поспорить. Я открыл для себя и стал постоянно испытывать совершенно чужие и очень неприятные чувства: раздражение, даже неприязнь к совершенно посторонним мне людям. Раньше я не мог ни понять, ни принять для себя многого из новой истории; теперь стал замечать, что я не просто понимаю, а соглашаюсь как со справедливым, например, с обриванием наголо женщин, имевших связи с фашистами во время оккупации Франции; что мне не кажется чрезмерным пожизненное заключение для трясущихся стариков в инвалидных колясках, которые в годы Второй мировой войны были мальчишками, стоящими часовыми у ворот Треблинки или Дахау, или бывшими там поварами в офицерских столовых, или мывшими в этих столовых посуду; у меня не вызывали более отторжения слова из писем Ленина «повесить, непременно повесить, чтобы народ видел, не менее ста заведомых кулаков, богатеев, кровопийц», и я с ужасом ловил себя на том, что не без мрачного удовольствия