Зловредная жертва. Наталья Никольская
ехидна обшарпанная.
– Сам не рассыпси, дикобраз целюлитный.
Следующая реплика деда была ненормативной, на что старушка, строго посмотрев на ее исполнителя, заявила:
– Попрошу в присутствии дамы некультурно не выражаться.
Дед от неожиданности широко раскрыл рот, обнажив жалко торчащие в одиночестве три зуба и выпустил бутылку, чем и воспользовалась пронырливая старушенция. Она заховала добычу в сумку и трусцой припустила подальше от ринга. Но и старик уже пришел в себя. Он в три прыжка догнал беглянку и с силой дернул за ее сумку. Ткань – не стекло, особенно старая. Ветхие нити затрещали, ручки отделились от основания, три бутылки, составляющие утренний урожай, выпали на безжалостный асфальт и прощальным звоном возвестили о прекращении своего существования.
Бабуська, увидев столь плачевную картину, села на бордюр рядом с осколками от планируемого обеда, не забыв, однако, аккуратно расправить юбку, и, раскачиваясь из стороны в сторону, тоненьким голоском запричитала что-то ужасно жалостливое и слезливое. Дед глубоко, с прерывом, вздохнул и медленно побрел дальше, бормоча себе под нос что-то нечленораздельное. Причитание за его спиной становилось все громче и громче. Дед замедлил шаг. Когда монотонный мотив причитаний стал приобретать музыкальную окраску, дед совсем остановился и, немного помедлив, вернулся и сел на бордюр рядом с недавней конкуренткой.
Маленький мальчишка, годик ему пятый,
Из беленькой скатерки вырезал квадраты,
Вырезал кружочки и опять квадраты,
Думал тот мальчишка, мама будет рада, – выводила тоненьким голоском старушка.
Такую манеру исполнения не встретишь на эстраде. Но она чрезвычайно популярна в народе, особенно на деревенских вечеринках для тех, кому за шестьдесят. И песни, исполняемые в этой манере, обычно жалостливые, вышибающие слезу даже у не самого чувствительного человека. Как-то бабуся с удовлетворением наблюдала, как городская стильная и ироничная девица, хихикающая в самом начале песни, с удивлением, граничащим с мистическим ужасом, не могла сдержать слезы, помимо ее желания бегущие из глаз на последнем куплете. Видимо, такой необычный тембр пробуждает в душах что-то древнее, седое, языческое. Так будоражит душу человека вой волка или крик невидимой и оттого пугающей ночной птицы…
Дед придвинулся к ней поближе и заглянул в голубые глаза исполнительницы, подернутые дымкой вековой тоски.
Только мать влетела и сразу увидала,
Беленькой скатерки маме жалко стало,
Ножницы схватила, по рукам ударив,
Кровь из них сочилась, но мать забыла жалость.
Всхлип седого бомжа на мгновение прервал песню. Вдохновленная положительной реакцией слушателя, бабуся, а это была она, набрала в легкие побольше воздуха и проникновенно, с надрывом, закончила:
Мама, дай мне ручки, ей дитя сказало,
Мне сестра сказала, что ты им своровала,
Вы себе скатерку купи�