Время без героя. Евгений Пышкин
обменялись рукопожатиями.
– Прикинь, целый год прошел, а я тебя не знаю. Видеть-то – видел, но не разговаривал. Ни разу. Даже фамилии твоей не запомнил, – закончил Мокшаев.
– Это не важно.
– Наверно.
Евгений закрыл книгу, поняв, что в ближайшее время не сможет нырнуть в мир авторского вымысла. Он уточнил у Андрея:
– Читал? «Очарованного странника»?
– Да.
– Ну, тогда не рассказывай, чем закончится.
– Я и не собирался, – удивился Андрей. Он смахнул пальцами струйку пота с левого виска. – Фу, блин, ну, и пекло. Как ты вообще это терпишь? В чтении важен не конец истории, а сам процесс. Понимаешь?
– Ну, да. Чтение ради чтения?
– Именно. Я всегда так читаю. Погружаюсь в текст и получаю удовольствие. Вот как ты только что. А я тут вошел и кайф обломал.
– Да ладно. Но… – Евгений откинулся назад, и спина уперлась в ребро столешницы. – Но все же важно, чем закончится история?
– Для меня нет. Важна суть, а не форма. Сюжет – это форма. Может, еще важно то, что ты находишь в произведении лично для себя. Наверно, да… Это тоже важно.
Мокшаев задумался и замолчал. Евгений, воспользовавшись перерывом в беседе, открыл книгу и погрузился в чтение, но вскоре почувствовал сеть чужого взгляда, и эта сеть была раскинута над ним и для него. Собеседник не собирался заканчивать разговор.
– А ты не особо разговорчив, – сказал Андрей.
Слова прозвучали льдисто. Евгению стало неприятно и зябко, будто случайно опустил руку в сосуд с колотым льдом и тут же одернул ее. «Лед», – подумал Евгений, и такая тоска охватила его, что захотелось, чтобы именно сейчас и не секундой позже городское небо заволокли тучи и пошел бы ливень, подул бы прохладный ветер, а жара и духота больше никогда не вернулись.
Он закрыл книгу.
– Я первым не начинаю, – ответил Евгений.
– Что ж, в этом есть своя сермяжная правда, – сказал Андрей задумчиво и, как показалось, брезгливо.
– Не любишь правду?
– Почему? – Андрей удобнее устроился на столе, приготовившись к долгому разговору. – Я не люблю правду в художественном произведении, а так… Скажем, стоит на скатерти кувшин. Я начинаю рассматривать сосуд, например, со дна. Взгляд скользнет по пузатой емкости к узкому горлу, перейдет на фигурную ручку – тем и закончится изучение предмета. Вот та ручка и есть концовка истории. Только мне неважно существует ли сосуд на самом деле и что за форма в итоге окажется у ручки. Насколько реален сосуд? – Евгений пожал плечами. – Вот ты, наверно, не задумывался. И это правильно. Художественное произведение может идти вразрез с логикой действительности, иногда даже оно должно противоречить логике ради того, чтобы автор выразил себя.
– Извини, а ты со всеми так?
– То есть, что «со всеми»?
Мокшаеву показалось, что Евгений неумело попытался сбить его с мысли.
– Ну,