Метро 2035. Дмитрий Глуховский
блестели влажно, что-то утробно урчало, и падающие сверху на голову капли бередили кожу, как будто это не вода была, а желудочный сок.
Возникали в стенах какие-то двери, а иногда черные провалы боковых ходов – по большей части заколоченные и заваренные арматурными решетками.
На радужных пассажирских картах, известно ведь, не было обозначено и трети всего метро, настоящего. К чему людей смущать? Пронесся от одной мраморной станции к другой, уткнувшись в телефон, перескочил на час вперед – все, приехали. И не успел задуматься, на каких глубинах побывал. И поинтересоваться: а что там, за стенами станций, куда уводят зарешеченные ответвления из туннелей? Хорошо, что не успел. Смотри в телефон, думай о своем важном, не суйся куда не следует.
Шагали особым туннельным шагом – полуторным, куцым – так, чтобы ровно на шпалы попадать. Надо много пройти, пока ноги такому научишь. Те, кто на станциях сидит, так не умеют, сбиваются, проваливаются.
– Ну а ты, что, дед… Один?
– Один.
Весь свет уходил вперед, и не разобрать было, что там у старика на лице. Ничего, наверное: борода да морщины.
Прошагали еще с полста шпал. Ранец с рацией стал наливаться тяжестью, напоминать о себе. Взмокли виски, спина потекла.
– Была жена. На Севастопольской.
– Ты на Севастопольской аж живешь?
– Раньше – да.
– Ушла? – почему-то Артему это показалось самым вероятным. – Жена?
– Я ушел. Чтобы книгу писать. Думал, книга важнее. Оставить после себя что-то хотел. А жена все равно не денется никуда. Понимаешь?
– Ушел от жены, чтобы писать книгу? – переспросил Артем. – Это вообще как? И она… Отпустила тебя?
– Я сбежал. Вернулся – а ее нет уже.
– Ушла?
– Умерла.
Артем перебросил баул с химзой из правой руки в левую.
– Не знаю.
– А?
– Не знаю, понимаю, или нет.
– Понимаешь-понимаешь, – устало, но уверенно сказал старик.
Артему было вдруг страшно. Страшно сделать что-то необратимое.
Дальше шпалы считали молча. Слушали урчащее эхо и далекие стоны: это метро переваривало кого-то.
Сзади опасности не ждали; вперед – всматривались, пытались засечь в туннеле, в колодце с чернилами, ту легкую рябь на поверхности, вслед за которой выхлестнется, вылезет наружу что-то жуткое, безымянное. А затылком – не глядели.
Напрасно.
Скрип-поскрип. Скрип-поскрип.
Тихонько так вкралось оно в уши, постепенно.
И заметно стало только тогда, когда уже поздно было оборачиваться и выставлять стволы.
– Эу!
Если бы хотели их сейчас в спину свинцом толкнуть, положить лицом на гнилые шпалы, могли бы и успели. Урок: в трубе нельзя о своем думать, приревновать может. Забываешь, Артем.
– Стоять! Кто?!
Ранец и баул повисли на руках; помешали прицелиться.
Выкатила из темноты дрезина.
– Эу. Эу. Свои.
Это был