Метро 2035. Дмитрий Глуховский
можно запросто перетасовать, никто, наверное, разницы и не заметит: когда живешь вместе двадцать лет на одной станции, когда между твоими тайнами и соседскими, между всеми стонами и всеми криками – брезента один слой, так получается.
Где-то, может, люди бы и съели друг друга уже – зависть ведь, и ревность к Богу, что он чужих детей больше любит, и невозможность разделить с другими своего мужа или жену, и жилплощадь вполне стоит того, чтобы за нее удавить; но не тут, не на ВДНХ. Тут вышло как-то просто – и по-свойски.
Как в деревне или как в коммуне. Нет чужих детей: у соседей здоровый родился – общий праздник; у тебя больной – помогут тянуть, кто чем. Негде расселиться – другие подвинутся. С другом подерешься – теснота помирит. Жена ушла – простишь рано или поздно. На самом деле ведь никуда она не ушла, а тут же осталась, в этом же мраморном зале, над который сверху навалено миллион тонн земли; разве что теперь за другим куском брезента спит. Но каждый день будете встречаться с ней, и не раз, а сто. Придется договориться. Не получится представить себе, что ее нет и не было. Главное – что все живы, а там уж… Как в коммуне или как в пещере.
Путь-то отсюда был – южный туннель, который вел к Алексеевской и дальше, в большое метро, но… Может, в том и дело, что ВНДХ была – конечная. И жили тут те, кто не хотел уже и не мог никуда идти. Кому дом был нужен.
Артем остановился у одной палатки, замер. Стоял, просвечивал им внутрь сквозь изношенный брезент, пока наружу не вышла тетька с отечным лицом.
– Здравствуй, Артем.
– Здравствуйте, Катерина Сергевна.
– Жени нет, Артем.
Он кивнул ей. Захотелось погладить ее волосы, за руку взять. Сказать, мол, да я знаю, знаю. Я все знаю на самом деле, Екатерина Сергеевна. Или вы себе это говорите?
– Иди, Артем. Иди. Не стой тут. Поди там, чайку выпей.
– Так точно.
С обоих концов зал станции был обрублен по эскалаторы – сами замуровали и законопатили себя внутри, чтобы с поверхности воздух отравленный не тек… Ну и от гостей всяких. С одной стороны, где новый выход – наглухо. С другой, где старый – оставили шлюз для подъема в город.
Там, где глухая стена – кухня и клуб. Плиты для готовки, хозяйки в фартуках суетятся, варганят обед детям и мужьям; ходит вода по трубкам угольных фильтров, журчит, сливаясь в баки, почти прозрачная; то и дело чайник свистеть начинает – со смены с ферм забежал гонец за кипяточком, вытирает руки о штаны, ищет среди кухарок свою жену, чтобы за мягкое ее прихватить, о любви напомнить, и заодно досрочно полуготового чего-нибудь кусок схарчить.
И плиты, и чайники, и посуда, и стулья со столами – были все не свои, а колхозные, но люди к ним бережно отнеслись, не портили.
Все, кроме еды, принесли сверху: в метро ничего толкового не смастерить. Хорошо, что мертвые, когда жить собирались, впрок себе всякого добра наготовили – лампочек, дизель-генераторов,