Держава. Валерий Аркадьевич Кормилицын
что обе висящие на стене картины, якобы в пыли, – разнервничавшись, вновь лёг на спину, и поперхнулся, встретившись взглядом с Сидоровым.
– Ты чего раскашлялся, Панфёр? – без интереса поинтересовался фельдфебель, вновь задумчиво нюхнув портянки и до сих пор не придя ни к какому, насчёт их, решению.
– Ландринку сглотнул, – прохрипел, усевшись, и стуча себя в грудь, дабы унять кашель, Сухозад: «А всё оттого, что рожу твою окаянную увидел, – подумал он, снова укладываясь на примятой траве: – на одной картине, как сейчас помню, изображены три медвежонка в таком же лесу, как здесь. На поваленное дерево, чертяки, карабкаются, а ихняя мамаша, как фельдфебель Сидоров за мной, наблюдает за меховым выводком. Хозяин, по свой неграмотности, называл картину «Три медведя», – захихикал, расслабившись, Сухозад. – До четырёх считать не научился, дядя, а на меня орать – тут как тут… всегда пожалуйста… хоть десять раз на дню: «Почаму, Панфёрка, три ведмедя' художника Шишкина в пылюке обретаются?» – и бац, бац… В результате на башке растёт новая шишка. До сих пор, как в каком доме копию этой картины увижу, штыком её, заразу, дербаню. А другая «Девятый вал» прозывалась, – язвительно, вспомнив неграмотного хозяина трактира, в голос уже засмеялся он. – Нет там девяти валов… Сколь не вглядывался, не нашёл их на этом, как его, полотне. Ну и дядя… Там уменьшил количество мишек, тут увеличил численность волн. Как же – хозя-я-яин… Что выгодно, то и насчитает… Зато на обломке мачты не медвежата малолетние, а похожие на трёх унтеров с коробки ландрина, мореходы. Слава Те Осподи, – перекрестился на заходящее солнце, – ни один из будущих утопленников со мной мордой не схож. А то ведь пятнадцатого числа тоже кое-кому из роты в реке предстоит потопнуть.
– Ты чего – то ржёшь, то крестишься? – подозрительно уставился на взводного командира фельдфебель. – Про меня чё-нибудь нецензурное подумал?
– Никак нет. Про художника одного… Даже двух. Уразумел чичас, что лучше камчадалом у фельдфебеля быть, чем мальчиком на побегушках в трактире.
– Ага! Мальчиком на поеб…х, – тоже развеселился фельдфебель, услышав голос вылезшего из блиндажа дежурного телефониста:
– С наблюдательного пункта передали: гость к нам вылетел – аэроплан гансы послали, – проорав сообщение, юркнул обратно в блиндаж Махлай.
– Ребята, маскируй место стоянки, – приказал подошедший Ляховский.
– Так и думал, что тать по мою душу прилетит, – завинтил фляжку с немецким трофейным напитком Барашин. – Не успеешь выпить – он уже тут.
– Так и думал, что постирать не успею, – быстро накрутил портянки и сунул ноги в сапоги Сидоров. – Чего разлёгся, Сухозад? В кусты скорее беги, – захрюкал, давясь смехом, ротный фельдфебель, и во всю глотку пронзительно затрубил: – Братцы-ы-ы, прячь веща-а, собирай с кустов портянки, гансы кума со шнапсом послали-и. Барашин, ты что летишь, как угорелый? Ведро прихвати и два медных бака – блестят на солнце, как у кота второй роты, причиндалы, – уцепив попутно приличную